Пират Ее Величества - Николай Курочкин-Креве Страница 37

— От чего? Тут не выше, чем от палубы до моря! — высокомерно бросил Фрэнсис.

— Тогда подавайте! — И Мэри принялась распределять по яслям сено, которое спихивал вниз Фрэнсис. На сеновале было жарко и одуряюще пахло свежим сеном. Аж голова кружилась!

Потом Мэри тоже поднялась на сеновал по «лестнице» из наклонного бревна с зарубками. Как она объяснила — посмотреть, сколько у них в запасе сена осталось. Фрэнсис разогнулся и увидел прямо перед собою смеющиеся черные глаза. И он… Он не знал, как это получилось, — но он схватил девушку за сильные плечи, притянул к себе и поцеловал в губы. И… И почувствовал, что ему отвечают, и жарко.

Фрэнсис давно уж знал, что такое «любовь», то есть ему говорили, что любовь то и есть, что он узнал у портовых шлюх, и ничего другого не бывает. Но тут было совсем другое! Там — приятная, хотя и нелегкая работа. А тут… Тут и слов нет таких, чтобы точно сказать, что с ним происходило. Полет какой-то…

— Нет-нет, не надо! Ну, не все сразу! — и Мэри выскользнула. И тут же добавила, чтоб не огорчался:

— Отец и Гарри могут в любой момент вернуться… — А голос был нежный, ласкающий. И теперь она уж смущалась, опускала глаза и даже отворачивалась, чтоб не встретиться с ним взглядом. Вспомнив о том, что скоро Гарри явится, Фрэнсис спустился с сеновала и начал отряхиваться. Мэри тоже вытаскивала травинки из волос. Потом, растерянно улыбаясь, сказала:

— Да что ж это за помрачение такое? Теперь ты будешь думать, что я со всеми всегда вот так — вешаюсь на шею каждому встречному. Будешь ведь, да? — И в черных полыхающих глазах мелькнул испуг, потом сомнение и горькая уверенность. Фрэнсис поспешил успокоить. Он бы и не то сказал, только чтобы прогнать озабоченность и горечь из этих чудных ласковых глаз. Он сказал:

— А может, нам… пожениться? А, Мэри?

— Вообще-то девушка должна отвечать: «Ах, я не знаю! Так вдруг… Я должна подумать…» Но я тебе говорю: да! Да, да, да и еще сто тысяч раз «да»! И тогда все-все было бы в порядке, и мы могли бы быть вместе и делать все, что нам обоим хочется, и гнать в шею любого, кто вздумает мешать…

Фрэнсис был не мастер галантерейного обхождения. Он думал не «да или нет?», а только — какими словами сказать, чтобы не очень затасканными. И ответил кратко:

— Я тоже так же.

— Ты когда снова приедешь?

— Ох, нескоро.

— Опять, небось, в море?

— Это моя жизнь. Любишь — люби такого, каков есть. Другим не буду.

— Может, за то я тебя и полюбила. С первого часа. И даже нет, с первого взгляда. Знаешь, я ведь никого так не целовала…

Они отряхивались, настороженно поглядывая на дорогу, — но там никто пока не появлялся.

— Как «так»? — спросил Фрэнсис ревниво (ведь если «так» никого, значит, «не так» целовалась с кем-то!). Мэри взяла его за руку, нежно пожала ее, прижала к бешено бьющемуся сердцу и сказала:

— А вот так.

И, обхватив его за шею другой рукой, долго поцеловала в губы. И сказала со сладким вздохом:

— Ну, теперь понял, дурачок? О, наши едут! И, кажется, напробовавшись до краев…

Гарри шумно обрадовался приходу дорогого гостя. Ведь вообще-то участники незадачливой ловелловской экспедиции, прощаясь по прибытии в родной порт, прятали глаза, прекрасно понимая, что постараются друг друга более никогда не встречать — уж в крайнем случае видеться пореже. Чтоб не напоминать друг другу об этом позорище. Но с Гарри — дело иное. С Гарри они друзья и уж кого-кого, а Гарри он всегда рад повидать…

Фрэнсис все выбирал подходящий момент, чтобы сказать о том, что он и Мэри… В общем, «Я прошу руки вашей дочери и сестры!» Но куда там! От него требовали рассказов о событиях в Старом и Новом Свете, точно он не из Плимута, а из Лондона или Рима приехал. А Мэри ушла кормить свиней, потом заглянула на минутку, подала горячее (Фрэнсис так и не понял, когда ж она успела приготовить его) и умчалась доить коров. Потом в погреб…

Так он говорил, пока не заснул за столом. А утром, когда он рано-рано покидал ферму — уж не пешком, а в двуколке Ньютонов, Мэри мелькнула в дверях коровника с луженым медным подойником в руках, улыбнулась, махнула рукой и… И напоследок пустила ему в глаз солнечного зайчика от сверкающей меди подойника! И все…

5

Кончился август. Травы пожухли, с еще зеленых деревьев даже неощутимые порывы ветерка срывали множество желтеющих листьев — и где они только прятались, непонятно. Ягоды на живых изгородях из боярышника еще не багровые, но уже оранжево-желтые, россыпями украшали мрачноватую, темную его листву…

Фрэнсис с утра до ночи возился с подготовкой к отплытию: в дальнем плавании бесконечное число мелочей, и капитану надлежит во все вникать — от перевязочного тряпья до качества солонины, от количества пуль на один мушкет до количества точильных камней на один клинок… Но сквозь все мелочи подготовки к плаванию просвечивала незримо Мэри.

Что же, это и есть та любовь, о которой в книжках пишут? Жениться… Фрэнсис до сих пор о женитьбе ни разу не думал. Повода не было. Конечно же, не для того он создан, чтобы в домашних делах утопать — бесконечных хлопотах, которые целиком заполнили жизнь столь многих людей и заслонили, или даже заменили, ее смысл. Не-ет, он не такой. Да и Мэри, кажется, не такая.

«Не такая». А когда ты успел узнать, скажи на милость, какая она вообще? Ты ж с нею менее суток был знаком…

Ну и что? Каким-то образом он знал, уверен был, что знал о ней очень много. Может быть, больше, чем она о себе. Через поцелуи это передалось, что ли? И Фрэнсис знал, что она станет такой, как ему нужно, и притом безущербно для себя.

Вся жизнь его разделилась на две половины — до Мэри и с нею. И вся радость, весь свет жизни были во второй половине. Чтобы проверить, не мираж ли им овладел, Фрэнсис пошел, будучи по делам Хоукинзов в Лондоне, к доступным женщинам. Плимутские не годились для того, что он надумал, — они давно его знали, или мать и отца. А ему нужна была для проверки женщина, так сказать, в чистом виде, без осложнения человеческим. И что же? Его стошнило, и он с позором сбежал от шлюхи, не выполнив, с ее точки зрения, того, за чем приходил. «Все ясно. Это Мэри меня не допустила до греха», — решил Фрэнсис. И, будь у него дня три, а лучше бы неделя, свободных — он бы и женился. Но хлопот становилось все больше и больше, по мере того как приближался срок отплытия. Ведь экспедиция на полудюжине кораблей — это совсем не то, что на одном. Вот священник корабельный что берет с собой в рейс на одном корабле? Да, можно сказать, ничего: молитвенник, да томик проповедей любимого автора, да Библию, да святой воды бутылку, да распятие — все, что ему для такого рейса нужно, он уместит без труда в карманах облачения. А в большую экспедицию… Одного сундука преподобному Эбенизеру Кэрвуду оказалось мало — да не матросского рундучка, задвинутого под койку, которого не видно и не слышно, а большого, как невестин сундук для приданого. Тут и святые дары для причащения умирающих, и два комплекта запасного облачения, и оплетенная бутыль церковного вина, и черт знает сколько еще всякой рухляди, какой мы, миряне, и названий не знаем…