Завещание императора - Александр Старшинов Страница 37

Осень 866 года от основания Рима

Вифиния, Никомедия

До обеда Приску больше не удалось поговорить с Плинием. Ему показалось, что наместник его избегает. Возможно – так и было. Вместе с появлением Приска в Никомедии на голову правителя Вифинии одно за другим рушились несчастья. Сначала – украденный пергамент с завещанием. Потом Авл Сканий из услужливого секретаря и переводчика, что был мягче кроличьего меха, превратился в отъявленного преступника. Да и дело Калидрома (которого надо было срочно отдавать в руки императорских фрументариев) не добавляло устойчивости положению наместника. И хотя Плиний ни на палец не сомневался в том, как именно он должен поступить, предстоящее мутило душу.

На обеде Плиний появился нарядный, но сильно измученный – испарина на высоком лбу, подрагивающие тонкие, липкие от пота пальцы. Тога, новенькая, с заглаженными и заколотыми складками, что тяжелила его плечи этим утром, была снята, и за столом наместник мог позволить себе возлечь в тунике из яркого шелка. Его жена по старинному римскому обычаю не возлежала, а сидела на стуле. Она слушала Плиния не как супруга, но как оратора и время от времени похлопывала в ладоши после какой-нибудь особо удачной фразы. На миг Приск встретился с нею глазами и прочел в ее взгляде не кокетство юной матроны, не гордость и уж конечно не спесь – а смертельный страх… Она боялась сделать что-то не так, что-то недостойное своего умного и великолепного супруга-наместника.

Приск улыбнулся ей ободряюще. Она смутилась, покраснела и подумала неведомо что…

За обедом разговор вдруг зашел о строительстве канала, который Плиний так и не успел вырыть. Наместник стал расспрашивать Приска о знаменитом мосте через Данубий, возведенном Аполлодором Дамасским.

Приск решил поторговаться:

– Мой добрый Секунд, у меня есть архитектор и механик не менее талантливый и умелый, нежели Аполлодор. Разумеется, он не так знаменит, но до начала военных действий он бы мог приехать к тебе из Антиохии. Я имею в виду восхитительного Филона, того самого, что придумал машины, сумевшие сжечь стены Сармизегетузы.

– Разве это не машины Аполлодора? – удивился Плиний.

– Ну вот, всегда так! – покачал головой военный трибун. – Нет же, конечно! Это были механизмы Филона. И никто более такого построить не сможет. Даже сам Аполлодор. Однако мне будет стоить немалых трудов выпросить у Адриана Филона до весны в твое распоряжение…

– Какую же услугу попросит Адриан? Как ты думаешь? – По всему было видно, что Плинию до смерти был нужен Филон.

– Если я расскажу наместнику Сирии, что ты по здравом размышлении решил передать ему пергамент… – Приск снизил голос до мягкого шепота.

– Я не могу… – так же шепотом с невыносимой мукой ответил Плиний.

– С обещанием вернуть… – продолжал шептать Приск, суля то, что исполнить ему не по силам.

– Я… не могу…

Тем временем Калидром раздувался от гордости, наблюдая, как в столовую вносят приготовленное им блюдо в виде Капитолийского холма с храмом на вершине.

Раб-разрезальщик принялся накладывать гостям большие, огромные даже куски.

Плиний попробовал первым, одобрительно кивнул.

– Я уже объелся, – признался юный Марк. – Мы что, должны слопать еще целый Капитолий? О нет, без меня…

– А я кусок все же съем, – засмеялся Приск.

Он взял кусок… И вдруг что-то кольнуло палец… Кость?

Трибун опустил кусок на свою тарелку, попытался отобранным у раба ножом отделить осколок кости… и вдруг понял: это не кость – под металлическим лезвием хрустнуло что-то речным песком… Приск наклонился и ногтем подцепил прозрачный крошечный осколок.

Сомнений не было – внутри Капитолий был нафарширован толченым (но отнюдь не в пыль) стеклом. Причем так ловко, что в мягком соусе из шафрана и яиц увязли острые осколки.

– Стойте! – закричал Приск, вскакивая. – Никому не есть! Это отрава!

Калидром, по-прежнему стоящий в углу триклиния, побелел.

– Не может быть… нет… я же сам пробовал. – Он кинулся – но не вон из триклиния, а к своему творению, схватил кусок, положил на язык, подвигал челюстями…

Ощутил на зубах отвратительный хруст, спешно выплюнул не проглоченный кусок, схватил у виночерпия кувшин и, отхлебнув прямо из горла, прополоскал рот и опять выплюнул – струей на пол.

– Вот же лысая задница… – выругался он на солдатский манер.

Плиний тоже поднялся. Поднес к губам салфетку. На белом льне расплылось алое пятно. Но, вместо того чтобы срочно сплюнуть, наместник судорожно сглотнул… стиснул зубы… с уголка рта стекла алая капля…

Юная супруга Плиния испуганно всплеснула руками, но так и осталась сидеть. Вдруг разом взвыли и запричитали сбившиеся в углу триклиния слуги. Если господина отравил кто-то из них, домашних, всех ждет неминучая смерть.

– Почему никто не попробовал блюдо… почему никто не наблюдал… – Приск оглядывался, пытаясь найти виноватого.

Он только сейчас понял, что Плиний и подумать не мог, что один из его домашних попытается убить хозяина или отравить. К рабам и вольноотпущенникам он относился снисходительно, а они платили ему полновесно – леностью и пренебрежением, – но не злоумышляли никогда. Приск зачем-то схватил за шкирку одного из прислужников, кажется структора, который руководил подачей на стол череды блюд, игрой музыкантов и прочими радостями хозяйского пира.