Имперский раб - Валерий Сосновцев Страница 36

Подъехав, увидели лежащую ниц в пыли внушительную толпу рабов в окружении стоящей на коленях охраны. Чуть впереди отвешивал поклоны рыжебородый богато одетый детина – местный хозяин. Знатные охотники разом затихли, завидев жуткую картину.

В придорожной канаве извивались в предсмертных корчах три тела. Из резаных ран на их горлах рвались хрипы и хлестала кровь, заливая выпученные от ужаса глаза и сворачиваясь комочками в пыли на дне канавы. Остальные невольники, дрожа от страха, сдавленно подвывали умирающим.

Ефрему бросились в глаза их окровавленные пальцы. Это были сборщики хлопка. Острые, как лезвия ножей листочки хлопковых коробочек, когда созреет урожай, засыхают и твердеют, между ними-то и сидит драгоценный комочек. Непривычные к такой работе руки обязательно ранятся, когда достают его. «Значит, большая часть этих рабов здесь недавно», – подумал Ефрем.

Картина жуткой казни напомнила дружинникам-гулямам, кто они на самом деле. Бесшабашность в миг спала с их лиц, что не укрылось от Данияр-бека. Он громко и грозно спросил:

– Что здесь творится?!

Ответил хозяин:

– Повелитель, мои рабы взбунтовались, и я, в пример остальным, наказал зачинщиков, вот этих неверных. – Он показал на умиравших.

Данияр-бек морщился. Зрелище откровенного бессмысленного зверства, и, главное, на глазах его невольничьей дружины, вызвало в нем ярость. Его гулямы, не раз видевшие в боях жутчайшие сцены резни, сейчас молча хмурились.

– Что эти трое сделали? – все так же грозно допытывался правитель.

– Они… – начал было подобострастно хозяин рабов, но Данияр-бек перебил его:

– Нет, не ты! – Поискал глазами. – Говори ты, старик! – Указал нагайкой на раба со сгорбленным тощим грязным телом и с белой кошмой волос на голове.

К тому быстро подскочил один из местных стражей и ткнул невольника в бок. Тот поднял измученный взгляд на правителя.

– Я еще не стар, повелитель… мне всего двадцать годков только минуло… – коверкая слова, произнес невольник медленно хриплым голосом, сторожко поводя головой, озираясь, мол, не ошиблись ли, его ли назвали.

Данияр-бек вздрогнул, увидав изможденное лицо парня. Дружинники потупились. Всесильный аталык кожей чувствовал, как напряглись воины.

– Говори! – приказал правитель.

– Что же говорить-то… Они только пороптали, что голодны, а хозяин наш решил, что бунтуют… а они – голодные… – тупо глядя под ноги коням, как-то равнодушно сказал парень.

Все молчали, стало тихо, только слышно было звяканье уздечек и глухое постукивание копыт переминающихся коней. Правитель быстро пробежал взглядом по лицам дружинников. Он понимал, что этот местный деспот невольно напомнил его гулямам многое, чем не следовало волновать их сердца. Но знал он и то, что его страна во многом держится и на таких царьках, как этот. Он должен был сейчас выбрать наименьшее для себя зло. Он закипал гнвом. Лицо аталыка побагровело, сжатые палцы побелели.

– Этого, – наконец сказал он, указывая нагайкой на парня-раба, – я покупаю у тебя. Дайте его хозяину одну монету, большего он не стоит!

Кого имел в виду Данияр-бек, хозяина или невольника, каждый должен был понять как ему было приятнее.

– Остальных прогоните в поле, нечего им здесь торчать!

Местная стража исполнила приказ. Рабы запуганным стадом, пыля лохмотьями, удалились.

– Кто эти трое, откуда они, знаешь? – спросил парня правитель.

– Эти двое, – поводя рукой, ответил грустно невольник, – из России, как и я, тот киргиз, а кто они прежде были, я не ведаю.

Дружина хмурилась. Данияр-бек все больше ярился.

– Отправьте его в обоз, умойте, накормите и оденьте, после определим ему службу! – приказал он.

Парня увели. Дружина тихо повздыхала.

– Ну! – яростно взревел правитель Бухары, оборотясь к местному хозяйчику и вдруг огрел его плетью. – Завел невольников – заботься, чтобы они сыты были! Чтобы пользу приносили!

– Государь, – взвыл местный владыка, – я же для острастки!..

– Для этого достаточно было высечь их, а не устраивать бойню на глазах у всей округи! – орал аталык, гарцуя на коне вокруг князька и нещадно лупил его плетью.

Данияр-бек видел, что дружина довольна возмездием.

– Из-за твоей тупости и бессмысленного зверства мог настоящий бунт случиться! Глупый баран!..

Наконец, тяжело дыша, правитель велел:

– Трупы отдай их соплеменникам, пусть похоронят по обычаям… Никому из рабов не мсти! Узнаю, что ослушался, – пожалеешь!

Он развернул коня, снял с кисти ногайку и брезгливо бросил ее в лицо местного деспота. Тот судорожно поймал кнут и стал, целуя его, отвешивать низкие поклоны. Данияр-бек с видом справедливого отца поехал прочь.

Ефрем тогда подумал: «Худо придется теперь невольникам с поля. Зверь этот найдет способ за свой позор отыграться… А пареньку спасенному небось сейчас на сытой еде жизнь-то раем покажется»…

Припомнив этот случай и слова Тимофея про радости жизни, Ефрем вздохнул и вдруг вслух сам себе сказал:

– Иному и капля влаги, ежели в пустыне, более спасения души в радость, а иному и целого моря благости все в тягость!.. Это как посмотреть.

Недели полторы спустя после купания в бассейне Ефрем заметил у себя на левой руке, над кистью, несколько нарывчиков. Еще через несколько дней они вздулись и страшно чесались. Он перевязал руку – появились сильные боли. Ефрем обратился к старому узбеку, жившему неподалеку и славившемуся на всю округу как отменный лекарь и попросту мудрец.

Несмотря на вечную толпу страждущих возле его дома, он с большой своей семьей жил очень скромно. Дни проводил, принимая больных, лазая по окрестностям, собирая травы, вечерами или рано поутру приготовлял снадобья. Ефрем нередко встречал его и в библиотеке при медресе, куда оба любили ходить. Незаметно для обоих как-то разговорились. Дальше – больше. Беседы их становились обычным и приятным для обоих занятием. Старик, Мирзо-ака, нашел в Ефреме благодарного и внимательного слушателя, а Ефрем в старике – мудрого учителя. Близость к правителю помогала Ефрему отыскивать разных людей, хотя многие из них встречали его настороженно.

Ефрем показал старому Мирзо больную руку. Лекарь осмотрел ее, покачал головой и спросил:

– Ты воду из арыка или бассейна пил?

– Вроде бы нет… Купаюсь по утрам. Взял такую привычку. Бодрость в нутро добавляет. Целый день потом хорошо себя чувствую.

– Так, так! – задумчиво пробормотал старик, легонько ощупывая кожу вокруг язв.

Ефрем вдруг вспомнил руки матери, такие же мягкие и добрые с нежной, шелковистой кожей. И почему-то еще подумал, что такие же бывают у тех, кто часто месит тесто.

– Купаешься с головой?