Жестокое милосердие - Богдан Сушинский Страница 36

Подразделение стояло на хуторе. Наверное, выходило из окружения. Когда появились немецкие танки, пушкари затащили свое лёгенькое орудьишко на холм, чтобы отсюда прикрывать отступающую пехоту. А что, позиция вроде неплохая. По здешним местам, прямо-таки хорошая позиция. Если, конечно, у врага нет ни танков, ни орудий, а свои пехотинцы метров на двести впереди.

Но вскоре появились немецкие танки. Вон и воронка от снаряда. Расчет, очевидно, весь погиб, а пушку просто отшвырнуло взрывной волной, завалив ее набок. Так она и ржавеет вот уже третий год.

Крамарчук вспомнил свои 76‑миллиметровки из дота и снова нежно погладил растерзанный щиток. Еще несколько минут назад на холм поднимался отчаявшийся окруженец. Но свидание с этим орудием стало для него своеобразным возвращением в 41‑й. И оно оказалось очень кстати. Сорокапятка, сожженный хутор, воронка, ставшая могильной для расчета и орудия, вдруг возродили в нем дух артиллериста, дух солдата.

Николай мысленно увидел свой дот, вспомнил тех, кто погиб во время осады его, в ночь неудавшегося прорыва, или же остался замурованным в нем, и понял, что до тех пор, пока он жив, он в кровном долгу перед всеми, кто теперь уже навечно приписан к «Беркуту». Потому что он еще мог делать то, чего уже не в состоянии были делать они, — сражаться!

Подчиняясь этому возрожденному солдатскому духу, сержант проверил автомат и оба пистолета, подтянул ремень, поправил засунутую за него немецкую гранату с деревянной ручкой…

Постепенно все становилось на свои места. Сейчас ему нужно было спуститься вниз, осмотреть хутор, попытаться найти хоть одну живую душу, а потом добраться до ближайшего села, сориентироваться и основательно подумать, как быть дальше.

Приближалась зима, и один в лесу он не выживет. Да, конечно, землянку можно было бы соорудить и где-то здесь, рядом с хутором. Доски, кирпичи и все прочее найдется. Но все равно один он вряд ли продержится. Нужна хотя бы небольшая группа.

«А может, стоит вернуться под Подольск и еще поискать лейтенанта? — вся та неприязнь, с которой он еще несколько минут назад думал о Беркуте, вдруг исчезла. Крамарчук снова вспоминал о нем как о командире. — Если он жив, если только жив… я сумею напасть на его след. Тем более что в селах вокруг того леса, где базировалась группа Беркута, есть еще несколько людей, которые должны помнить партизанского разведчика Крамарчука. А значит, приютят, согреют и помогут найти Беркута. Если только он жив…»

Однако вместо того, чтобы тут же спуститься с холма, сержант присел на станину орудия, прижался затылком к щитку и смотрел на руины, словно прощался с ними перед дальней дорогой. Так, сидя у подбитого орудия, он напоминал самому себе последнего из артиллерийского расчета, последнего из сражавшейся и погибшей здесь батареи.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и хотя Николай все еще не видел его, кроны деревьев становились светлее, уцелевшие листья на вершинах начали отливать медью, а в ближайшем кустарнике по-весеннему радостно запела обманутая осенним теплом птица.

Ну что ж, возможно, он и разыщет лейтенанта, если тот жив. Но разыщет уже без Марии. Вот именно: без Марии. И вряд ли сумеет толково объяснить ему, почему опять бросил медсестру дота одну, у села, возле которого они вступили в стычку с немцами и где ее уже знают в лицо староста и какой-то прихвостень-окруженец.

Подумав об этом, Николай закрыл глаза и нервно помотал головой, будто пытался просверлить затылком ржавый металл щитка.

Он понимал, что лейтенант просто-напросто не захочет понять его. Крамарчук еще помнил, какая стычка произошла между ними после того, как ему и поручику Мазовецкому удалось спасти Кристич от ареста, буквально вырвав ее из рук полицаев.

Как же трудно он каждый раз находит Марию, и как же глупо и бездумно снова и снова теряет!