Сокровищница ацтеков - Томас Жанвье Страница 35

Я только что собрался ответить в таких же любезных выражениях на эту твердую, но радушную речь – так как все, сказанное Тицоком, было вполне разумно и не допускало возражений, – но тут наши переговоры были внезапно прерваны Янгом.

– Послушайте, молодой человек, – вскричал он, обращаясь к провожатому Тицока. – Пускай меня застрелят, если я позволю так насмехаться над собой! Если вы не можете снять с меня лучшего портрета, чем эта скверная мазня, то советую вам лучше закрыть свою лавочку и приняться за другую профессию.

Я быстро обернулся и увидел, что Янг заглядывает в лист бумаги в руках у молодого ацтека и в самом деле сердится, хотя в то же время его разбирает смех.

Боясь, чтобы из этого не вышло беды, я поспешил к ним и только сознание серьезности нашего положения заставило меня удержаться в границах приличия, когда я увидел причину негодования нашего весельчака. Мне хотелось прыснуть со смеху при виде эскизов красками, снятых более усердным, чем искусным секретарем начальника стражи с каждого члена нашей экспедиции. Хотя все эти снимки не могли польстить нашему самолюбию, но портрет Янга с непропорционально громадной головой и огненно-красными волосами был самой обидной карикатурой внешности агента, так что я отчасти оправдал его гнев.

Однако теперь было не время давать волю личным чувствам и я наскоро объяснил товарищу, что эти рисунки будут приложены в пояснение к докладу, который должен быть представлен Тицоком королю в связи с нашим прибытием.

– Как, он представит эту мазню королю и скажет, что это – я?! Да ни за что на свете! Вот взгляните сюда, профессор: я снял с себя эту фотографическую карточку прошлой весной в Бостоне, чтобы подарить ее одной девице перед отъездом, но девица мне изменила и портрет остался у меня. Хотя фотография и неважная, но все же я не кажусь на ней таким крупноголовым чудовищем. Если им необходимо послать мой портрет, пускай возьмут лучше этот.

И, прежде чем я успел остановить его, Янг вытащил карточку из своего бумажника и вручил ее секретарю, сказав мне:

– Непременно внушите ему, профессор, чтобы он передал портрет королю и объяснил, что на нем снят Сет-Янг из Бостона, который свидетельствует почтение его величеству.

К счастью, эта нелепая сцена не привела к дурным последствиям. Секретарь показал фотографию Тицоку и оба они, а вместе с ними и двое стражников были поражены при виде чудесного сходства портрета с оригиналом. После этого их почтение к нам заметно возросло. Еще бы, ведь мы были обладателями такого произведения искусства! Но Янг остался недоволен; пачкотня секретарской кисти все-таки была приложена к докладу Тицока и препровождена по назначению. По его словам, если он послал хороший свой портрет королю, не было надобности брать ему плохой.

Когда же секретарь, получив нужные наставления, удалился, Тицок предложил нам последовать за ним в ближайший сторожевой дом, чтобы освежиться в ванной и подкрепить силы пищей и напитками. Этому распоряжению мы подчинились с большой охотой, так как чувствовали страшную усталость и голод. Перспектива хорошенько вымыться также была заманчива. Янг положительно ликовал. Отряд воинов из сторожевого дома приблизился к нам еще в то время, когда молодой секретарь упражнялся в живописи. Эти люди были так же красиво экипированы, как Икстлильтон и его товарищ, но я заметил, что все они (исключая темнокожего Икстлильтона) были гораздо белее и грациознее простолюдинов в толпе. Это различие до того бросалось в глаза, что тех и других было трудно принять за представителей одной расы.

Когда мы двинулись вперед среди расступившейся толпы, с отрядом стражников впереди и с таким же позади, Пабло тронул меня за руку и только что собирался мне что-то сказать, как вдруг из туннеля, откуда мы пришли, раздался громкий рев осла.

– Красавчик мой! – воскликнул Пабло. – Слышите, как он меня зовет?

И это доказательство любви со стороны Эль-Сабио до того растрогало юношу, что он сейчас же бросился бы к нему со всех ног, если б я не удержал его, схватив за руку. Рев осла обыкновенно сильно пугает непривычных к нему людей, поэтому я нисколько не удивился, что значительная часть толпы, глазевшей на нас, бросилась что есть духу в рассыпную, и лучшим доказательством храбрости нашего конвоя послужила стойкость солдат в этот критический момент. Они тотчас бросились к темному проходу, откуда неслись оглушительные звуки, но вместо ожидаемого грозного неприятеля увидели перед собой только кроткую морду нашего Мудреца, просунутую между перекладинами.

Тицоку, стоявшему возле меня и даже не вздрогнувшему при диком реве, я объяснил, что ревущее животное совершенно безобидно, отличается кротостью и послушанием. Я попросил отодвинуть остальные перекладины и выпустить осла из засады. Его готовность немедленно исполнить мою просьбу говорила о благородстве и честности этого ацтека. Человек подозрительный и коварный тотчас вообразил бы, что я хочу поставить ему ловушку, но Тицок поверил сразу моей искренности. По его приказанию запоры были сняты и мои слова оправдались, когда Эль-Сабио подбежал к Пабло, отвечая выражениями радости и ласками на ласки мальчика. Но даже Тицок не мог скрыть своего удивления при виде незнакомого животного. Он объяснил мне потом, что самое крупное четвероногое, водившееся у них в долине, был маленький зверек из породы оленей, не больше зайца. Когда же я приказал Пабло сесть верхом на Эль-Сабио, удивление на лице умного ацтека сменилось тревожным недоумением и даже испугом. Я расслышал, как он пробормотал про себя: «Возможно ли это, что пророчество исполнится?» Но какова бы ни была причина его внутреннего волнения, он не высказал ее, а только повернулся вперед и подал знак идти.

Толпа народа, видя, что ей ничего не угрожает, опять стала тесниться к нам и дивилась, разинув рот – мне показалось даже, с чувством некоторого благоговения – на удивительное зрелище, которое представлял для этих дикарей наш Пабло, с важностью сидевший верхом на осле. Итак, под конвоем в авангарде и арьергарде двинулись мы вперед, в долину Азтлана.