Ветер богов - Богдан Сушинский Страница 35

— Как мужчины способны расстреливать женщин, княгиня, это вы могли видеть в лесу неподалеку от виллы архитектора Кардьяни, если только я не запамятовал имя этого макаронника. А вот как женщины расстреливают мужчин — вы могли наблюдать только что.

— Да уж, поучительно.

— Разница налицо, не правда ли?

— Не ожидайте, что стану жалеть вас, Дон Жуан в образе Квазимодо.

— Я жалости не требую, я требую справедливости, — попытался Скорцени окончательно свести этот разговор к шутке. Пусть даже аляповатой.

— Налицо то, что две недурные собой женщины чуть было не перестреляли друг дружку из-за какой-то уродины, — огрызнулась княгиня, словно это не она выманила мужчину из теплой постели, оторвав его от ласк другой женщины.

— Остановитесь, Мария Сардони.

— Нет уж, я должна высказать все, что думаю. Нельзя долго метаться между женщинами. Это погибельно не только для них.

— Фройнштаг — та по крайней мере стреляла холостыми. Вы же палите напропалую отравленными. Несправедливо.

Они услышали шаги по гравию, умолкли и перегнулись через перила. На тропинке, прилегающей к самой террасе, стояла отвергнутая и обманутая Фройнштаг. С «хозяином бунгало» у нее тоже не получилось, очевидно, место в его ложе оказалось занятым. Бывает.

В сиянии все ярче разгоравшейся луны силуэт оскорбленной женщины казался мрачным привидением, сотканным из черноты ночи и сонного бреда.

— Оставляйте этого мерзавца, княгиня, предавайте его, — вдруг подалась Лилия в союзницы к Марии-Виктории. — Чем отдаваться таким, лучше спуститься туда и отдаться казарме смертников. Во всяком случае это будет выглядеть благородно и даже чуть-чуть благодетельно.

— Именно с казармы, унтерштурмфюрер, вам и следовало бы начинать гасить свои ночные постельные страсти, — умерила свой гнев Мария-Виктория. Она умела оставаться великодушной. — А не хвататься за пистолет.

— Вы правы, пистолет — последнее, за что должна хвататься женщина с непогашенными страстями. Ведь больше не за что… — мстительно отвергла Фройнштаг последние фиговые листки приличия.

Фройнштаг остановилась у крутой деревянной лестницы, — по которой можно было кратчайшим путем достичь казармы камикадзе, и прислушалась к витающему над виллой священному ветру богов. Это был ветер смерти, обреченности и тлена, тлена всего — тела, чувств, стремлений.

«Ну как на этом живом кладбище можно по-настоящему чувствовать себя женщиной? — с горечью подумала она, растерзав душу тоской неудовлетворенной самки. — Как здесь вообще можно чувствовать себя женщиной? Разве что взять и первой записаться в команду “СС-девиц-коммандос”?»

— И все же добровольно идти в эту казарму я, пожалуй, не решусь, — вслух объявила она, не интересуясь тем, слышат ли ее. — Разве что соблазнить продрогшего от своих холостяцких фантазий часового?

— Пойдем отсюда, — взял Скорцени Марию-Викторию за локоть. — Видно, в самом деле нельзя предаваться любовным страстям в местах, над которыми уже давно витает дух всеобщей погибели. Японцы не простили бы нам такого святотатства.

Княгиня покорно последовала за ним, но возле выброшенной Фройнштаг обоймы остановилась, подобрала ее и, вернувшись к ограде, швырнула к ногам унтерштурмфюрера.

— Возьмите, Фройнштаг. После казармы смертников один из этих патронов поможет вам привести свои патологические страсти в соответствие с принципами вашей не вполне сформировавшейся морали.

«Фройнштаг, нужно отдать ей должное, в таких ситуациях все же предпочитает разить холостыми, — окончательно утвердился Скорцени в достоинстве германок перед итальянками. — Этой же чувство жалости неведомо, дьявол меня расстреляй…»

— Признательна за совет, княгиня. В следующий раз я постараюсь более рационально распорядиться всей обоймой. Вы и так непозволительно долго пользуетесь ничтожеством холостой пальбы. Вспомните хотя бы виллу Кардьяни. — Фройнштаг проговорила все это незло, но с приличествующей случаю язвительностью.

— Ничего не поделаешь, Фройнштаг, я действительно пока что предпочитаю иметь дело с холостыми.