Курляндский бес - Дарья Плещеева Страница 35

Граф протянул к окну и осмотрел руки, правой ощупал левую, левой – правую. Руки были материальны. Кому они принадлежали – бог весть. Он прикрыл ладонями лицо. Чье оно – понять было невозможно.

– Господи, где я? – спросил граф. – Меня нет, Господи… Верни меня, Господи!..

И закричал, повторяя внезапно созданную молитву:

– Верни меня, Господи!

Ответа не дождался…

Непонятно было – что делать, куда идти, как себя вести. Словно язык, на котором граф привык говорить, вдруг был изъят из головы, а иного взамен не положено. Немота уст, немота рук, немота души – они были страшны. Следовало спрятаться. Граф оглянулся по сторонам, увидел кровать – кровать доверия не внушала. Это был не привычный с детства деревянный домик на ножках, в котором ощущаешь полнейшую безопасность, словно он зачарован, особенно если задернешь занавески. Курляндская кровать была узка, а человек, лежащий в ней, беззащитен.

А в черных углах сидели бесы. Это они похитили у человека образ Божий, ничего не дав взамен. Это они порвали в мелкие клочки единственную книгу, в которой было спасение, и радовались.

– Мерзавцы! – крикнул граф, запустил наугад горячей трубкой, трубка разбилась, а он еще несколько раз плюнул туда, где затаились враги. От этого на душе немного полегчало. Но все же хотелось выкрикнуть еще что-то обидное.

В последний раз это с ним случилось года два назад, и тогда его спас Мигель Сервантес де Сааведра. Забившись на чердак, Эразмус ван Тенгберген взялся перечитывать давно знакомые книги в надежде, что от них настанет в душе просветление. И ламанчский рыцарь Дон Кихот сказал ему едва ли не вслух: ты именно такой, как я, ты добр и благороден, готов прийти на помощь всем, кто в помощи нуждается, служить Господу и прекрасным дамам. А чтобы сходство стало абсолютным, недостает малости – манер и речи на возвышенный испанский лад.

Душа, да и тело заодно, обрели форму – превосходную форму, которая, увы, не обладала прочностью доспехов, ее приходилось все время поддерживать, для чего и был подвешен к поясу фальдрикер с книгой. Два года граф был счастлив – и не подозревал о грядущей беде.

Тут в окно постучали.

– Они… – прошептал граф. – Они…

– Господин граф, господин граф! – позвал девичий голос. – Откройте окно, ради бога, я заберусь к вам! Я должна вам рассказать…

Граф съежился на стуле. Открывать окно? Впускать нечисть? Чтобы она опять завладела душой? Нет и еще раз нет.

– Господин граф, это я, Маргарита Пермеке! Впустите меня! Я знаю, кто вас ограбил!

Граф подумал: если бы эта Маргарита Пермеке явилась днем, ее можно было бы впустить и выслушать. Но то существо, которое приходит ночью, впускать никак нельзя. Оно отнимет и съест то немногое, что осталось от души.

Постучав еще немного, существо ушло. Граф пересел на постель и обхватил себя руками. Ему было страшно. Он повалился набок и, не разуваясь, свернулся клубочком. Стало чуть полегче.

Спасительный сон вернул его в Испанию.

* * *

Он обнаружил себя стоящим перед троном, а на троне сидела дама поразительной красоты, золотоволосая, с гордой осанкой и строгим взором. Трон же обретался на палубе «Трех селедок», и в этом был какой-то тайный смысл.

– Королева, и принцесса, и герцогиня красоты! – произнес, преклонив колено, граф. – Да соблаговолит ваше высокомерие и величие милостиво и благодушно встретить преданного вам рыцаря…

Радость овладела душой – строки из бессмертного романа жили в ней, держали ее, как руки ангела держали бы неоперившегося птенца.

– …вон он стоит, как столб, сам не свой: это он замер пред лицом великолепия вашего, – продолжал граф, но ощущение неправильности происходящего уже овладело душой. – Я – его оруженосец Санчо Панса, а он сам – блуждающий рыцарь Дон Кихот Ламанчский, иначе – Рыцарь печального образа.

Слова были те самые, правильные, и говорил их тот, кому дон Мигель Сервантес де Сааведра вложил их в уста, но граф никак не мог быть оруженосцем Санчо Пансой.

Если я – Санчо, то кто же тогда Дон Кихот, спросил он себя, где он, ему же полагается быть здесь.

Дон Кихота на палубе «Трех селедок» не было.

– Господи, меня нет! Где я, Господи?! – воззвал граф и провалился в трюм, где скалились ослиные морды нечистой силы.

Утром Ян, войдя в комнату, обнаружил графа спящим, но это был какой-то бешеный сон, питомец вертелся, барахтался, отмахивался рукой от незримого врага. Ян не удивился, но очень расстроился: такое с графом случалось в юности, и старый слуга надеялся, что с возрастом беда прошла. Он осторожно разбудил графа, уговорил позавтракать. Граф же сильно тревожился – отчего Ян не называет его по имени, осталось ли вообще у него имя?

Потом Ян стянул с него сапоги, уложил его и сел рядом на табурете, вооружившись молитвенником. Это был старый молитвенник, католический, и Ян негромко выговаривал латинские слова, почти не понимая смысла, но веря, что в них заключена спасительная святость. Граф слушал и иногда поправлял. Потом граф позволил накормить себя обедом и почти без возражений съел ужин.

Присланному из замка слуге Ян объяснил, что графский желудок опять не выдержал герцогского угощения.

– Не он один мается! – засмеявшись, сказал слуга. – Этот чудак-датчанин сварганил такое блюдо, что не всякое брюхо справится! Так и скажу ее высочеству – еще один страдалец нашелся. Стало быть, будут музыкой баловаться без господина ван Тенгбергена.

– Что же будет с господином Аррибо? Его не выгонят?

– А надо бы… – задумчиво сказал посланец.

Повар появился на следующий день и очень просил Яна допустить его к господину графу. Ян подумал и решил, что Аррибо может как-то развлечь питомца.

– Я книжку принес, – жалобно сказал златокудрый повар. – Не знаю, оставят меня в замке или придется спешно уезжать из Гольдингена. Книжка просто прекрасная! Это враги, они чего-то подсыпали в начинку! Может быть, мне поехать в Испанию? Там меня оценят по достоинству? Испанский язык мне прекрасно дается! Послушайте, я правильно выговариваю?

Он открыл книжку на середине и стал старательно читать:

– «Как истый студент Алькала, дон Клеофас, кипя отвагой, спросил: «Ты дьявол из простых или из знатных?» «Даже из весьма знатных, – отвечал бесовский сосуд. – Я самый знаменитый бес и в этом и в подземном мире». «Ты Люцифер?» – спросил дон Клеофас. «Нет, то бес дуэний и эскудеро», – ответствовал голос. «Ты Сатана?» – продолжал спрашивать студент. «Нет, то бес портных и мясников», – снова ответил голос. «Ты Вельзевул?» – еще раз спросил дон Клеофас. А голос ему в ответ: «То бес притонодержателей, распутников и возниц». «Так кто же ты – Баррабас, Белиал, Астарот?» – спросил наконец студент. «Нет, те старше меня по чину, – отвечал голос. – Я бес помельче, но во все встреваю; я адская блоха, и в моем ведении плутни, сплетни, лихоимство, мошенничество: я принес в этот мир сарабанду, делиго, чакону, бульикускус, соблазнительную капону, гиригиригай, самбапало, мариону, авилипинти, цыпленка, обоз, брата Бартоло, карканьял, гвинейца, щегла-щеголька, шутки, дурачества, потасовки, кукольников, канатоходцев, шарлатанов, фокусников – короче, меня зовут Хромой Бес». «Так бы сразу и сказали, – заметил студент, – не пришлось бы долго объяснять. Покорный слуга вашей милости – я давно мечтаю познакомиться с вами…»