Ангелы террора - Сергей Шхиян Страница 35

— Картечью.

— Как только дойдут до ракитового куста, стреляй в того, что с винтовкой, а я вон в того, здорового, — сказал я, имея в виду самого крупного в группе мужчину в длинном пальто и котелке. — Потом, если успеем, ты в того, что справа, я в левого.

— Ладно, — согласился он, и мы оба замолчали. Группа двигалась спокойно и уверенно, уже были различимы их лица. Тот здоровый, которого я намерился застрелить, был с закрученными усами и бритым подбородком. Он шел, вытянув вперед руку с никелированным наганом. До ракитового куста, на котором сохранилось несколько не слетевших листьев, им осталось метров десять.

— Ой, господи, Матерь Божья, заступница… — запричитала Татьяна Кирилловна, с ужасом глядя на пистолет в моей руке.

Я положил руку с «Браунингом» на полоз саней, как на упор, навел его на левую часть живота усатого и начал тянуть пальцем спусковой крючок.

У меня был приятель, тренер в спортивной школе, и я частенько заходил к нему в тир пострелять из пистолета. Особых успехов я не достиг, но обычно весьма неплохо попадал первыми десятью выстрелами. Главное правило в стрельбе — не ожидать выстрела, иначе непременно уведешь пальцем ствол вниз.

Хода спускового крючка этого пистолета я не знал, и «Браунинг» выстрелил чуть раньше, чем нападавшие дошли до мною же намеченного места. Впрочем, и ружье Петра почти одновременно рявкнуло возле моего уха. Больше не глядя на первую мишень, я прицелился в следующего нападавшего и, держа его живот на конце мушки, плавно потянул спусковой крючок. Руку с пистолетом подбросило вверх, но я не обратил на это внимание: смотрел, как оседает на землю здоровый усатый, тот, в которого я стрелял первым, и рядом с ним медленно поднимает руки к груди вторая мишень — молодой человек в студенческой фуражке.

В этот момент опять выстрелил Петр, успевший перезарядить ружье. Теперь я сумел разглядеть и последнего из нападавших, это был мой недавний знакомец «кучер», коротко стриженный атлет, со встречи с которым и начались мои недавние приключения. Петр, к сожалению, промазал, то ли поторопился выстрелить, то ли из-за плохого самочувствия. «Кучер» уже пришел в себя от неожиданности и выстрелил в нашу сторону, причем довольно метко. Пуля продырявила плечо моего нового пальто. Такие неприятные инциденты редко кого радуют, я занервничал и, плохо прицелившись, попусту истратил свой предпоследний патрон. «Кучер» ответил двумя, тоже неточными выстрелами.

Я с надеждой взглянул на Петра, он, как мне показалось, слишком медленно перезаряжает свое ружье, неловко заталкивая патрон в патронник. «Кучер», между тем, подхватил выпавший из руки убитого товарища наган, и теперь стрелял в нас из двух рук. К своему несчастью, он не догадался залечь за куст и продолжал торчать, как черная мишень на белом фоне. Я вновь оперся рукой о полоз саней, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы восстановить дыхание и взять себя в руки. Мне следовало унять нервы и повторить первые удачные выстрелы.

Я спокойно, не думая, что в меня сейчас попадет пуля, прицелился. Курок медленно и упруго поддавался указательному пальцу, «Браунинг» «жахнул», и «кучер» сначала откинулся назад, потом удивленно посмотрел в нашу сторону и начал послушно опускаться на мать сыру землю.

Все было кончено. Кругом было тихо, пустынно только слабо хрипела наша умирающая лошадь, и громко стучали зубки у Татьяны Кирилловны.

Сырой, мрачный день наконец разродился густым мокрым снегом. Сразу стало почти темно. Усталые лошади наших поверженных противников понуро стояли на старом месте. Наш пристяжной Серок с развороченной на выходе пули шеей в последний раз, протяжно вздохнув, затих. Петр, так и не перезарядивший свой дробовик, в полуобморочном состоянии лежал на снегу. Татьяна Кирилловна беззвучно плакала, стоя на четвереньках. Коренник и правая пристяжная сумели подняться на ноги, всхрапывали, пряли ушами и выворачивали свои лиловые глаза в сторону убитого Серка.

У меня на душе стало спокойно, но тоскливо. Очень хотелось выпить, чтобы хоть таким способом снять напряжение. Я ходил вокруг наших перевернутых саней и не мог заставить себя подойти к лежащим людям, чтобы проверить, есть ли среди них живые. Как только спало нервное напряжение, вызванное смертельной опасностью, накатились усталость и тупое равнодушие. Я фиксировал сознанием окружающее, но не мог до конца сосредоточиться на случившемся. Все это воспринималось как-то отстраненно — скорее всего, нервная система блокировала мозг, чтобы не давать мне думать о том, что я только что убил трех человек. Впрочем, пока противники лежали у ракитого куста, они были для меня еще не людьми, а порайонными мишенями. Однако, стоит только заглянуть им в лица, как они обретут реальность.

Снег, между тем, быстро покрывал нас своей очистительной, скрывающей человеческие преступления белизной, словно помогал мне не замечать трагическую реальность произошедшего.

Я часто слышал досужее мнение, что убить человека трудно только первый раз. Не знаю, может быть, это качество только моей нервной системы, но после убийства даже во имя спасения своей жизни меня начинает грызть раскаянье, не превысил ли я, как говорится в уголовном кодексе, предел необходимой самообороны.

К реальности меня вернул отчаянный возглас Татьяны Кирилловны:

— Смотрите, Петр умер!

Я очнулся, подошел к сползшему лицом в снег крестьянину и опять усадил его в прежнюю позу. Петр не умер, он потерял сознание. Чтобы чем-то себя занять, я снял с него шапку и попытался сосредоточиться на его ране. Носовой платок, которым я ее закрыл, пропитался кровью и уже прилип к голове. Отдирать я его не стал — оставил все, так как было. Кровь продолжала сочиться из раны и тонкой прерывистой струйкой стекала по его щеке.

Мои ладони, замерзшие без перчаток, сначала никак не реагировали на состояние раненного, но постепенно согрелись от нервного напряжения, и я начал ощущать ими боль его раны. Однако, для полноценного лечения у меня пока явно недоставало сил — не удавалось по-настоящему сосредоточиться. Тем не менее, результат какой-то был, Петр открыл глаза и со стоном взялся за голову.

— Знатно меня стукнуло, — пытаясь улыбнуться сказал он, — башка гудит, как колокол… А эти где?

— Там, — ответил я и ткнул пальцем в сторону, где лежали наши недавние враги, — потерпи, сейчас тебе станет легче.

— Неужто всех порешили?

— Не знаю, может быть, кто-нибудь и жив, я на них не смотрел.

— Так им и надо! — неожиданно для меня вмешалась в разговор наша «непротивленка». — Они нас убить хотели! Вот и пусть теперь…

Что «пусть», Татьяна Кирилловна не досказала, а я, несмотря на драматизм ситуации, едва удержался от улыбки: очень уж быстро ее непротивление злу насилием перешло в мстительную противоположность.

— Хоть глаза им закрыть, — опять-таки неожиданно для меня сказал Петр, — а то не по-христиански это.

В его теперешнем состоянии только и дела было думать об открытых глазах убиенных. Все-таки человек — совершенно непрогнозируемое существо, никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, что он подумает или выкинет в следующую минуту. Как это ни было тягостно, но нужно было идти разбираться с нашими жертвами. К моему удивлению Петр нашел в себе силы, встал и отправился следом за мной. Снег уже покрыл свежим покровом дорогу, и мы продвигались, печатая обувью ясные следы. Шли рядом не разговаривая. Я на всякий случай, памятуя о живучести американских кинематографических бандитов, взял с собой ружье. Взял, впрочем, зря, защищаться больше было не от кого. Убитые нами люди лежали в странных, расслабленных позах, а на их лицах еще таял снег.