Колодезь - Святослав Логинов Страница 35

— Мне кажется, — произнёс Семён больше для того, чтобы не молчать, — что ты тоже давненько не умащал свою плоть, и если поискать, то в твоих волосах тоже найдётся несколько гнид.

Меджмун почесал за ухом, поймал вошь, поднёс к свету, разглядывая, потом раздавил.

— Я не чту ни бога, ни его образ, — сказал он, — хотя и не терзаю себя ненужными мучениями. Мне просто нет дела до плотской жизни. Моя вера иная.

— Какая же? — задал Семён давно ожидаемый вопрос.

Однако проповедник не пустился в откровения, а спросил:

— Шамон, ты читал священные книги христиан?

— Да! — с вызовом ответил Семён.

— Значит, тебе известно, что господь израильтян ревнив.

— Это всем известно.

— Как может ревновать единственный бог? К кому он ревнует, если он един и сотоварищей и соперников ему нет?

— К ложным богам, несуществующим, но измысленным людской немощью.

Меджмун покачал плешивой головой.

— Сомнительное утверждение, к тому же оно показывает бога мелким завистником. Но я не стану его оспаривать, пусть будет по-твоему. Скажи, когда бог сотворил Адама и супругу его, что он велел и что заповедовал?

— Велел плодиться и размножаться, а заповедовал касаться древа, — ответил Семён, удивляясь странному разговору. Обычно проповедники с ходу начинали изрекать свои истины, не интересуясь знать, что думает собеседник. А этот — расспрашивает, хотя, судя по всему, читал священное писание и разбирается в нём получше Семёна.

— Но ведь люди плодятся через плотский грех…

— Это ныне, — терпеливо объяснил Семён, — а тогда они были наги и не понимали того. В те дни не было греха в плотской любви, как нет его для зверей, которые плодятся безгрешно.

— Ты хочешь сказать, что нарушение божьей заповеди сделало человека человеком, а прежде первородного греха он ничем не отличался от всякого скота? Кто же тогда истинный творец — бог или соблазнитель?

Семён озадаченно крякнул. Вопрос пришёлся в больное место.

— Кто знает, — произнёс он, обращаясь скорее к самому себе, нежели к собеседнику, возможно, было бы лучше, останься люди в первородной чистоте и безмысленности. Во многом знании — многие скорби, я не раз испытал эту истину на собственной шкуре.

— А согласился бы ты поменяться со своими верблюдами не судьбой, она и так не слишком разнится, а сущностью?

Семён вдумался в смысл сказанного, и его продрало жутью.

— Нет.

— Выходит, что смысл жизни всё-таки в знании, даже если оно несёт скорбь. Но тогда останется ли богом тот, кто заповедал касаться древа познания?

— Не кощунствуй, — устало сказал Семён. — Пути господни неисповедимы, не стоит и мудровать об этом.

— Ладно, я согласен. Но бог единый для христиан, иудеев и мусульман, он, во всяком случае, честен? Всегда ли он исполняет обещанное, карает порок и награждает верных?

— Да. Хотя порой это случается в будущей жизни.

— Возможно, я читал испорченные книги, — с сомнением произнёс Меджмун. — Если это так, то поправь меня там, где я ошибусь. Правда ли, что, изгнав из рая согрешивших, бог велел им питаться всяким произрастанием, а мясную пищу позволил лишь потомкам Ноя после потопа?

— Так.

— Верно ли, что старший сын Адама исполнил божье повеление и в поте лица пахал землю, в то время как его брат стал пастухом?

— Авель нас овец ради шерсти и молока, — сказал Семён, вспомнив рассказы отца Никанора. — Мяса он не ел.

— Пусть так. Но он зарезал первородных от приплода и принёс в жертву всесожжения. И жертва была принята. Значит, он и был первым убийцей, а вовсе не Каин, мирная жертва которого была отринута.

— Каин принёс богу овощичек, какие поплоше, с гнильцой, — повторил Семён слова священника, — да и те отдал со стеснённым сердцем. Кому будет угодна такая жертва?

— Насчёт стеснённого сердца в писании ничего не сказано, а что с гнильцой, это ты соврал. Что первым вызрело, то и принёс. Но обрати внимание на другое… Когда Каин убил своего удачливого брата, бог немедленно благословил его. С этой минуты всякий поднявший руку на Каина подлежал сугубому наказанию.

— Вряд ли это можно назвать благословением, — горько усмехнулся Семён. — Тяжко жить, если не можешь даже понести наказания за свой грех. Вспомни Агасфера.

— Я всегда помню о нём, — Меджмун наклонил голову, — и думаю, так ли велик грех Вечного жида? Многие из совершивших куда большее нежатся в раю. Например — Иеремия.

— Я не знаю, кто это.

— Гест и Иеремия — разбойники, распятые вместе с Христом. Один из них, если верить словам сына божия, вошёл в рай первым из людей. А ведь вся его жизнь — сплошное злодейство. Каково тем, кого он замучил, смотреть на торжествующего убийцу из глубин ада? Ведь они умерли, прежде чем их коснулся свет христианства, и, значит, согласно твоему учению, горят в огне.

Семён молчал, подыскивая довод, но вместо того вспомнились вдруг бородатый Сеид и его хозяин — Мустафа Дуран. Сеид-баба был глуп, его жестокость была жестокостью зверя. Ласковый Мустафа был куда страшнее. А ведь окажись они на Голгофе во времена Христа, Мустафа, пожалуй, сумел бы вывернуться, вовремя напеть в Христовы уши и ныне пребывать среди праведников.

— Мне кажется, Библия — книга злых людей. За что господь убил Эзру? — Он немытыми руками коснулся ковчега, — быстро сказал Семён.

— Он не дал ему упасть, когда волы покачнули ковчег. Или ты считаешь, что было бы лучше, если ковчег завета валялся в дорожной грязи? За что была наказана жена праведного Лота?

— Она оглянулась, нарушив приказ.

— Вот уж великий грех — любопытство! Я думаю, всякая женщина повинна в нём. Почему же Авраам, торговавший своей женой, что во все века полагалось мерзостью, был благословлён рождением Исаака? А фараон, и без того обманутый бесчестным сводником, наказан вторично? Скажу так: нет грязи, которой не благословил твой бог, и нет такой жестокости, которой бы он не совершил. Все ли жители Содома были виновны? Неужели не было среди них невинных младенцев?

— Не было! — убеждённо заявил Семён. — У мужеложцев не бывает детей.

— Забавно! — усмехнулся проповедник. — Тогда этот город вымер бы сам собой, безо всякого пожара. А что, во времена потопа младенцев тоже не было? А дети Иова, убитые из пустой прихоти, их тебе не жалко? А племена и народы, населявшие землю обетованную, что сделал с ними Иисус Навин? Кстати, если земля обетованная принадлежит избранному народу, то что скажешь ты о нынешних временах, когда Палестина находится в руках магометан?

— Какая она обетованная… — горько выдохнул Семён. — Может, прежде была изобильной, а теперь — сушь да жара. Где в оны лета рай земной благоухал, там сегодня пустыня, и где кипела молоком и мёдом земля обетованная — ныне камень. Истинный рай — у нас на Руси. Видел бы ты Волгу — это река! А засечные боры у нас какие! А пашни!… А сады!… У моего отца яблонный сад вдесятеро против Гефсиманского сада. Смоквы, правда, не растут, зато сморода и берсень… сладкие…