Агент полковника Артамонова - Борис Яроцкий Страница 34

И, уже не глядя в записи, император дополнил от себя:

— Наконец, сам Константинополь, в чем я не сомневаюсь, может оказаться сильно укрепленным и стать для нас тем, чем во время Крымской войны для англичан, и французов, и, конечно же, для турок стал Севастополь.

— Выходит, что твой Обручев сомневается, что мы возьмем столицу Порты? — язвительно усмехнулся младший брат.

— Наоборот! — произнес император. — Вот что я записал после беседы с ним. Наиболее действенным средством преодоления всех этих трудностей Обручев считает стремительное наступление на Константинополь. При решительности и быстроте действий, утверждает он, взятие Константинополя никак не представляется абсурдным, а, напротив, весьма вероятно. Ну как, сказано вразумительно?

— Ладно, — сказал младший брат, — ты мне присылай и своего Обручева. В качестве советника. Ты его спрашивал, как он видит сам ход войны?

— Ах, брат! Тебе бы поучиться в академии. У того же профессора Обручева. Потом уже командовать армией.

— Но я — Романов! Мы рождены повелевать, и никто нас не посмеет столкнуть с вершины власти. Такая сила никогда не появится!

— Оставь эти слова при себе, — сказал император, возмущенный заносчивостью брата. — Россия распорядится так, как ей будет угодно.

Это замечание брата главнокомандующий армией пропустил мимо ушей. Кивок на Россию, он считал, — это уже философия. А философия для людей не думающих — вредная наука. Думающих всегда не устраивает существующий строй. Не устраивает уже по одной той причине, что всякий строй несовершенен. Думающие люди не понимают главного: чем меньше думаешь, тем легче жить.

Взгляды родных братьев диаметрально расходились. Далеко не всегда старшему брату удавалось убедить младшего брата. Он не принял реформу 1861 года, отвергал проекты, составленные Милютиным и Обручевым, о реформировании армии. Он считал, что новшества, особенно в армии, развращают командный состав, ведут к неповиновению. Еще свеж был в памяти декабрь 1825 года. Если бы он затянулся, пришлось бы вешать каждого пятого генерала и каждого второго офицера, а солдат всех поголовно отправлять в арестантские роты.

— Ну, так как он видит ход войны? — повторил свой вопрос главнокомандующий.

Император ответил уже готовой фразой, записанной в его дневнике:

— Исходя из необходимости быстрых действий, Обручев предлагает: подготовить две армии. Одна должна будет вести борьбу в Придунайской Болгарии, другая — пойдет прямо на Константинополь, не отвлекаясь от своей цели никакими другими операциями.

— Так какой же армией я буду командовать?

— Дунайской.

Великий князь Николай Николаевич был убежден, что император своими новшествами в стране и в армии накличет на себя беду. Всякое добро, как сказано в Священном Писании, не бывает неотомщенным.

Что же касалось кандидатуры на должность начальника штаба Дунайской армии, главнокомандующий поступил по-своему. Он назначил генерала Непокойчицкого, в чем уже убедился полковник Артамонов. Не знал полковник того, что при назначении этого генерала на весьма ответственную должность полевой армии, которой предстояло воевать, между главнокомандующим и военным министром произошел весьма острый разговор.

— Непокойчицкий, — сказал военный министр, — при каждом удобном моменте запускает руку в военную казну. А там, как вам будет угодно, решайте сами, у вас широкие полномочия.

Главнокомандующий спокойно ответил:

— Я учитываю только деловые качества. Воры — тоже люди, притом сообразительные. С ними можно не только успешно командовать армией, но и управлять государством. Кто берет в свой карман, тот заинтересован держать на своих плечах повелителя.

Об этом разговоре Николай Дмитриевич Артамонов узнал многие годы спустя. Сейчас он в который раз испытывал глубокое волнение, какое ощущает человек, возвращаясь в свой родной город.