Тайны острова Пасхи - Андрэ Арманди Страница 34

И вдруг, сразу, при выходе из ущелья ― бесплодие, чернота, смерть.

Посредине хаотической равнины, известковая почва которой состояла, казалось, из шлака и плотной золы и вся была усеяна вулканическими извержениями, камнями, похожими на огромные окаменелые слезы, возвышался, или, лучше сказать, прорывался из земли огромный потухший вулкан. Вообразите огарок гигантской черной свечи, догоревшей до конца светильни, на гребне которого еще поднимаются к небу зубчатые остатки воска, а по изъеденным рытвинами бокам застыли огромные остекленевшие потоки.

Вообразите себе глухую работу времени, воды, ветра и солнца над этими изъеденными, обветренными, облупленными до туфа камнями, свидетелями ужасающих бедствий, происшедших тысячи и тысячи лет тому назад.

Мне кажется, что для декорации своего ада Данте не смог бы найти лучшего места.

Высоко, высоко в голубом небе большая хищная птица парила медленными кругами. И эта птица смерти была единственным символом жизни, оживлявшим этот зловещий пейзаж.

Сопровождавший нас Торомети остановил своих носильщиков, коснулся одной рукой висевшего на его руке амулета, другую протянул к чудовищному кратеру и сказал:

― Раотагаи! Да хранят вас боги. Мы не сметь идти дальше!

― Что ты там болтаешь, черномазый? ― сказал ему Корлевен, близость которого с губернатором позволяла ему многие вольности. ― Или ты воображаешь, что мы сами понесем на своей спине все эти тюки до самой вершины?

Начальник мореходных сил острова пришел в явный ужас:

― До вершины!.. ― воскликнул он. ― Вы хотите идти до вершины?

― И даже немного дальше. Ну, марш!

Бронзовая кожа черных стала грязно-серой, и они стали дрожать; но ни один из них не поднял снова тюка. Увидя это, Корлевен рассердился.

― Я считаю до десяти. Если к тому времени кладь не будет на голове и вы не двинетесь вперед, то я попрошу у губернатора вознаграждения ― по десять ударов хлыста каждому из носильщиков и двойную порцию для их начальника, чтобы отличить его титул. Итак, я считаю: раз... два...

При слове «три» черные посмотрели друг на друга с ужасом; «четыре» ― их глаза умоляюще устремились на Торомети; «пять» ― они протянули руки к солнцу; «восемь» ― они еще перебирали свои амулеты; «девять» ― и ожидание, наверное, получить удары хлыста преодолело призраки их суеверия; тюки были подняты, и «десять» раздалось вместе с первым их шагом. Группа из шести носильщиков двинулась гуськом, с той безропотной дрожью, с которой животные идут на бойню.

По мере того как мы углублялись в тень, отбрасываемую горою, мрак, казалось, сгущался вокруг нас. Невероятно трудной была ходьба по этой почве, усеянной острыми осколками черно-лилового камня, вулканического стекла, носящего название обсидиана. Лошадь, которую вел в поводу один из туземцев, споткнулась, острый осколок камня застрял в ее подкове. Пока его вынимали, я увидел, как громадная птица, парившая в лазури, камнем упала на нас и стала на небольшой высоте медленно описывать концентрические круги над нашими головами. Торомети указал на птицу.

― Это Икиль, кондор острова. Он знает, что скоро будет еда, ― сказал он мне похоронным тоном.

― Что же будет он есть, Торомети?

― Наши трупы!

И Торомети прижал свой амулет ко лбу; а так как я смеялся, то он прибавил:

― Не смейся... птица знает!

Ногу лошади высвободили. Лучи заходящего солнца падали косо, и небо на востоке окрашивалось в аметистовый оттенок.

― Поторопитесь, ― сказал Корлевен, ― если хотите засветло уйти отсюда.

― Значит, мы уйдем сегодня вечером? ― спросил черный начальник с радостью, прорвавшейся через его беспокойство.

― Ну, конечно! ― насмешливо сказал мой спутник. ― Как же ты хочешь, чтобы губернатор обошелся без твоих услуг, черномазый?

Но Торомети и черных ни мало не задела насмешка, сквозившая в тоне слов Корлевена. Перспектива покинуть сегодня же вечером это проклятое место, предмет их суеверного ужаса, придала им крылья, и мы, несмотря на свои сапоги, едва поспевали за их босыми заскорузлыми ногами, топающими по острым камням.

* * *

...И вдруг мы очутились одни, Корлевен и я, на узкой площадке, лепившейся у края горы, на полпути до ее вершины, а все наши тюки были разбросаны вокруг нас, в то время как от заглушённого топота босых убегающих ног катились камни по тропинке.

Вот что произошло.

Достигнув первых уступов потухшего вулкана, мы поместили лошадь в просторную сухую пещеру, куда сложили весь лошадиный корм. Затем мы начали подъем по каменистой тропинке, которая была похожа на иссохшее русло какого-то потока.

Ночь опускалась, одни лишь облака отсвечивали лучами исчезнувшего светила. Зубчатая вершина и утесистые скаты горы вырисовывались черным контуром на потухающем пурпуре неба и на бледном отраженном пурпуре глади океана. Мы с трудом карабкались по тропинке, камни осыпались под нашими ногами. Не без труда дошли мы до половины дороги и до той площадки, о которой я сказал, как вдруг резкий свист, все более увеличивавшийся, заставил вас поднять головы...

Мы едва успели прижаться к возвышавшемуся над нами утесу, как увидели, широко раскрыв от ужаса глаза, огромный базальтовый камень, который сорвался с вершины и, задев в своем падении края площадки, разорвался, как бомба, усеяв осколками равнину; шум падения осколков повторило бесконечное эхо.

Тут-то и произошло это безумное, растерянное бегство черных носильщиков во главе с их начальником. Их удаляющиеся крики еще звучали в темной долине: «Гугатое! Гугатое! Гугатое!..»

― Гром и молния! ― проворчал мой спутник. ― Вот действие, которое покойный президент Вильсон мягко назвал бы недружественным. Не завидую гражданину, который шутит с нами эти шутки, если только мне удастся в один прекрасный день зацепиться дреком, за его ванты. Вы, кажется, находили нашу жизнь однообразной, Годик?.. Мне думается, что теперь кто-то возьмет на себя задачу заняться нашим развлечением.

Мы насторожили слух: голос в ночной тишине... далекий женский голос, разгневанный голос говорил что-то вверху на неизвестном языке... Потом ― снова молчание, слегка нарушаемое каким-то шепотом волн за головокружительными высотами огромных скал и криками чаек, заснувших в расщелинах мрачных утесов.

* * *

И вот сегодня уже шесть дней, как мы ищем... и не находим.

Свой лагерь мы разбили в пещере, ― остров изрезан ими, точно жилище термитов; нам посчастливилось открыть эту пещеру тотчас же после приключения, так как отверстие ее выходит на ту самую площадку, на которой нас покинули наши носильщики; поэтому мы, прежде всего, занялись устройством нашего первобытного помещения.