Днепр - солдатская река - Сергей Михеенков Страница 34

Земля ходила ходуном. С треском и грохотом валились деревья, с корнем вырванные из земли, взрывной волной ломало верхушки и осыпало сучья. Тошнотная гарь тяжёлым туманом расползалась по земле, по склонам и, отыскивая солдатские окопы, затекала в них, рвала лёгкие, выедала глаза и сводила с ума.

В какое-то мгновение Нелюбин понял, что разрывы смещаются к берегу. Там, вниз, на песчаной косе ухали, расшатывая обрыв, бомбы, сбрасываемые «юнкерсами». Туда, в бескрайнее поле Днепра, ныряли ревущей сиренами вереницей пикировщики. А это означало, что его Седьмую роту, кажись, оставили в покое. Вот только, что осталось от его роты?

Старший лейтенант Нелюбин поднялся на четвереньки, как оправившийся от испуга зверь, стряхнул со спины комья земли, поправил сползшую на глаза каску и хрипло прокричал в слоистую сизую мглу оврага:

– Эй! Кто живой? Приготовить оружие!

И тут же задвигались и другие. Закашляли, чертыхаясь и проклиная немецкую и свою авиацию.

– Сталинские соколы! Где они?!

– Ну, товарищ старший лейтенант! – кричал, белея радостным оскалом стиснутых зубов, бронебойщик Овсянников. Его, видать, порядком оглушило. Недалеко, чуть выше, чернела кромка дымящейся воронки, на которую всё это время неподвижно смотрел его второй номер. Вот и ударило по перепонкам. Но Овсянников был всё же рад, что бомба рухнула на землю с перелётом. – Ну, жив буду, первому же попавшемуся соколу морду набью! Клянусь своим ружьём! – И Овсянников любовно похлопал по прикладу свой ПТРС.

– Сидор! – окликнул Нелюбин своих миномётчиков. За них он беспокоился особо. Без них им тут, в овраге, среди немцев, беда. – Сороковетова ко мне!

– Ранило его! Перевязывают! – через минуту принесло неутешительную весть из глубины оврага.

Сидора ранило. Целы ли «трубы»? Сидор ранен – дурной знак. Если ещё и трубы покорёжило…

Пришёл замполит, доложил: в третьем и втором взводах шесть человек ранены, трое убиты.

– Игорь Владимирович, бери сапёров и скорей расставь их вверху, пускай снова минируют подходы со стороны деревни. Наверняка бомбами раскидало все наши растяжки и мины.

Замполит ушёл. Нелюбин посмотрел ему в след: хороший ему комиссар достался, это ж надо… Чем-то он напоминал ему сына, Авдея. То ли ростом, то ли статью. То ли такой же решительностью и бесхитростной прямотой.

– Раненых – в овраг! К ручью! – отдавал он распоряжения, а сам уже летел по стёжке к устью оврага, к Днепру. – Тяжёлых! Только тяжёлых! Лёгким оставаться на позициях!

Он бежал вниз и видел, как некоторые бойцы в нерешительности останавливались на полпути, какое-то время смотрели на свои бинты, а потом поворачивались и молча карабкались назад, к оставленным минуту назад ячейкам. Не надо было им объяснять, что сейчас для роты главное – устоять. Устоят – выживут. Не устоят… Об этом лучше не думать. Что об этом думать, если приказ поступил: устоять! И отдал его тот, кто и сам себя не жалел, кто сейчас перебегал от окопа к окопу, подбадривал их, давал указания пулемётчикам и бронебойщикам, приговаривал, улыбаясь через силу:

– Ребятушки… Ребятушки!.. Это наша земля! Не отдадим мы им этот овраг! Не бойтеся! Ничего не бойтеся! Наши уже на подходе! Хужей смерти ничего не будет. А смерть наполовину мы уже пережили!

По пути к берегу Нелюбин забежал на позицию миномётчиков. Случилось то, чего он боялся больше всего. Из трёх миномётов во время бомбёжки уцелел только один, который успели перетащить на запасную позицию. Двое из группы Сороковетова лежали под ольхой. Они уже ни в чём не нуждались. У одного осколком снесло половину лица. Другому оторвало ноги, которые, неестественно развёрнутые, лежали рядом с телом, видимо, держась на сухожильях. Тут же, в квадратном просторном ровике, лежали, приткнутые друг к другу, раненые. Среди них Нелюбин не сразу узнал Сороковетова.

– Сидор! Ты что! Сидор… – Нелюбин ощупывал его забинтованную голову. На белой плотной марле уже начали проступать алые подплывы. – Как же я теперь без тебя? А, Сидор?

– Ты меня, Кондрат, прости. – Синие одеревеневшие губы Сороковетова двигались медленно, с остановками после каждого слова. – Емельянов управится. Я ему приказал… Не отходить от тебя…

– Эх, Сидор, Сидор…

– Отвоевался я, видать, Кондрат. А мин ещё порядочно. Есть ещё мины. Ты, Кондрат, всё жалел мины…

Внизу, в устьях, и дальше, по всему побережью гудело, ревело и рвалось так, что, казалось, от частых взрывов вода в Днепре расступилась, и теперь бомбы рвутся уже на дне, расплёскивая последний ил и иссушая оставшиеся кое-где редкие бочажины. Нелюбин понял, что его мучит жажда и достал из кармана шинели фляжку. На ходу отхлебнул и сунул фляжку обратно в карман.

То, что он через мгновение увидел, повергло его в ужас. Руки задрожали, и Кондратий Герасимович снова потянулся к фляжке.

Днепр как шёл своими полными водами вниз, с севера на юг, от истоков к устьям, так и продолжал идти. А вот полка ни на косе, ни на воде Нелюбин не увидел. Под обрывом лежали истерзанные тела примерно двух десятков бойцов. Левее, в устьях оврага, копошились ещё столько же. Видимо, это были те, кто смог уйти или уползти из-под обрыва. Большинство из них были ранены или контужены. По реке плыли брёвна, опустевшие плоты и плотики, обломки досок. Песчаная коса, изрытая глубокими воронками, уже не походила на ту, прежнюю, переходившую в отмель, по которой Седьмая рота, укрываемая туманом и тишиной, совсем недавно выбиралась на желанный берег. Не увидел Нелюбин и острова, где он оставил пулемётный расчёт. «Лаптёжники» буквально срыли его тяжёлыми бомбами. Погибли, видать, и Москвин, и Фаткуллин. Вот тебе и переправился полк. Вот тебе и подмога пришла…

Переправившихся через Днепр первыми встретили бойцы Седьмой роты, окопавшиеся возле самой косы.

Тут же начали перевязывать раненых. Из шестидесяти четырёх человек, уцелевших во время переправы, способных держать оружие едва набралось двадцать. Вот только у многих оружия не оказалось. Либо утонуло, либо потеряли во время бомбёжки. Нелюбин тут же приказал раздать винтовки, оставшиеся после убитых, а также трофеи, захваченные разведчиками. Среди переправившихся были два лейтенанта. Нелюбин разделил бойцов на два взвода, назначил лейтенантов взводными и поставил их вторым эшелоном в горловине оврага. Первую атаку он ждал именно оттуда, со стороны деревни, откуда противник мог подойти незаметно на расстояние пистолетного выстрела.

И действительно, несколько раз там видели разведгруппы, которые старались подойти как можно ближе. Огня они не открывали, пытались вести наблюдение. Так же тихо и скрытно, без единого выстрела, отходили, когда по ним открывали огонь. Потом появился снайпер. После первого же выстрела его срезали из пулемёта Горюнова. Этот пулемёт сняли с единственного уцелевшего плотика, прибившегося к правому берегу. Разведчики из боевого охранения предположили, что приплыл он с верховьев. Там тоже «лаптёжники» разбомбили переправу. Ветер с утра дул с востока, принося с реки все звуки и запахи. Вот и прибивало теперь холодной днепровской волной к изуродованной воронками песчаной косе то труп лошади, то обрывок красноармейской телогрейки, то бревно, изрубленное осколками. Точно так же прибило и дощатый плотик, на котором, свесившись окровавленной головой в бурую прибрежную воду, лежал боец в новенькой шинели с новенькими погонами, видимо, пулемётчик. Разведчики срезали верёвочный крепёж и сняли пулемёт с порядочным запасом патронов. Плотик с телом незнакомого пулемётчика на всякий случай затащили на песчаный берег.