Необыкновенные приключения экспедиции Барсака - Жюль Верн Страница 34

Иногда спор двух черных продолжается так долго, что наступает жара, и мы остаемся на месте.

При таких условиях нельзя идти быстро. И вот, за два с половиной дня мы едва прошли тридцать километров. Это плохо.

Мы идем все той же долиной, в которую вошли у Кокоро. Она расширилась, и высоты находятся только справа от нас, на юге.

Дорога вообще не из трудных, и если бы не постоянные переправы через реки, изредка по деревянным мостам, на три четверти разрушенным, а чаще вброд в неудобных местах, где, притом, нередки кайманы, то нам почти не приходилось бы сталкиваться с материальными трудностями.

11 февраля. Рано утром мы находимся посреди возделанных полей, что указывает на близость деревни. Поля были бы в достаточно хорошем состоянии, если бы большая часть их не была опустошена термитами, этими ужасными разрушителями.

Эти насекомые строят муравейники в форме шампиньонов [38], иногда высотой в рост человека. Термиты оставляют их в начале зимы, превращаясь в крылатых муравьев. Тогда они наводняют деревни. Но человек никогда не теряет случая немного развлечься. Появление крылатых муравьев становится сигналом для праздников и разгула. Повсюду зажигаются костры, на свет прилетают насекомые и опаляют крылья. Женщины и дети собирают их и жарят на масле карите. Но ведь надо не только есть, но и пить. К вечеру вся деревня пьяна.

Около восьми часов утра мы заметили деревню Бама, которой принадлежали поля. Когда мы к ней приближались, то встретили процессию «ду», обходившую поля, чтобы прогнать злых духов и вымолить дождь. Эти «ду» — негры, одетые в блузы, на которых нашиты пеньковые и пальмовые волокна. Их головы целиком покрыты пеньковыми колпаками с дырами для глаз, с гребнями из красного дерева и с клювами хищных птиц.

Они шли, приплясывая, в сопровождении зевак и мальчишек, которых без стеснения били своими «священными» жезлами. Когда они проходили мимо одной из хижин, им подносили доло — просяное пиво и пальмовое вино. Этого было достаточно, чтобы после часа прогулки процессия валялась пьяная.

Через полчаса мы прибыли в Баму. С лицемерным видом Чумуки доложил капитану Марсенею, что негры очень устали, отказываются делать второй этап и просят остановиться в Баме на весь день.

Капитан не моргнул глазом; несмотря на знаки неодобрения, которые делал Тонгане за спиной товарища, он принял удивленный вид и сказал, что просьба бесполезна, так как уже решено сделать сегодня длительную остановку. Чумуки удалился озадаченный, а Тонгане воздел руки к небу и выразил свое негодование Малик.

Мы воспользовались неожиданной остановкой, чтобы посетить деревню, и не раскаялись, так как она совсем не походит на те, которые мы видели до сих пор.

Чтобы войти туда, нам пришлось сначала подняться на кровлю хижины, и нас провели по крышам до жилища дугутигуи.

Этот дугутигуи — старый негр с большими усами и походит на отставного сержанта. Он курит длинную медную трубку, огонь в которой поддерживает безобразный маленький негритенок.

Он принял нас сердечно и предложил доло. Чтобы не отстать в вежливости, мы сделали ему подарки. Исполнив эту обрядность, мы превратились в туристов.

На площади бродячий цирюльник работал на открытом воздухе. Близ него мальчики делали всем желающим педикюр и маникюр: они стригли большими ножницами ногти на ногах и руках. Четыре каури с человека — такова цена за их услуги, но они должны были возвращать клиентам обрезки ногтей, а те торопились закопать их в землю. Через посредство, немного понимавшего язык Сен-Берена я хотел узнать причины странного обычая, но ничего не вышло.

В нескольких шагах «медик» лечил больного по всем правилам негритянского искусства. Мы издалека наблюдали «консультацию».

Больной, истощенный человек, со впалыми глазами, дрожал от лихорадки. «Доктор» велел ему лечь на землю посреди кружка любопытных, затем выбелил его лицо разведенной золой, так как белый цвет почитается в этих краях; он поставил возле него грубо вырезанную из дерева фигурку, изображение милостивого божества. Затем он исполнил вокруг больного бешеный танец, дико завывая. Наконец, он приказал показать ему, где болит, и внезапно, с радостным ревом, притворился, что вытащил оттуда осколок кости, спрятанный у него в руке. Больной тотчас встал и пошел, заявляя, что он излечился; новое доказательство истины: спасает лишь вера.

Но достаточно ли было этой веры у нашего больного? В этом можно усомниться, так как улучшение, о котором он говорил, продолжалось очень недолго. В тот же вечер он пришел к нам в лагерь. Узнав от одного из наших негров, что среди европейцев есть «тубаб», он пришел умолять о помощи белого колдуна, потому что черный колдун ему не помог.

После общего осмотра доктор Шатонней просто дал ему дозу хинина. Пациент не поскупился на благодарности, но, удаляясь, скептически покачивал головой, как человек, не очень верящий в средство, действенность которого не была усилена ни пением, ни заклинаниями.

12 февраля. Сегодня то же самое, что и вчера, по словам конвойных, и даже хуже. Мы сделаем не больше одного этапа, как сегодня, так и завтра.

В момент, когда наша колонна трогается, появляется вчерашний больной. Ему стало настолько лучше, что он захотел поблагодарить своего спасителя еще раз. Доктор дал ему несколько пакетиков хинина с наставлением, как его употреблять.

Все идет хорошо до остановки. Движемся быстро. Ни одной задержки, ни одной жалобы от негров. Это слишком хорошо.

В самом деле, в час остановки, пока устраиваемся на. отдых, Чумуки приближается к капитану Марсенею и заводит ту же речь, что и накануне. Капитан отвечает, что Чумуки совершенно прав и что мы не двинемся в путь ни после обеда, ни даже весь следующий день, но потом после этого большого отдыха, мы не будем останавливаться, пока не проделаем с утра самое меньшее двадцать километров.

Капитан говорит это громким голосом, чтобы все слышали. Негры понимают, что с этих пор ими будет управлять твердая рука. Внушительный тон капитана, очевидно, на них подействовал. Они ничего не говорят и скромно удаляются, потихоньку обмениваясь взглядами.

В тот же день, в 11 часов вечера. Это начинает меня раздражать. Вечером, около шести часов, мы внезапно слышим все тот же жужжащий шум, который впервые поразил нас у Канкана.

Сегодня этот шум опять доносится с востока. Он очень слаб, но достаточно силен, чтобы исключить возможность ошибки. И к тому же не один я его слышу. Все поднимают головы к нему, а черные выказывают страх. Еще светло, как я уже оказал, но мы ничего не видим.

Небо чисто. Правда, высокий холм загораживает вид как раз с востока. Я спешу на его вершину.

Пока я взбираюсь на холм со всей возможной быстротой, шум понемногу усиливается, потом внезапно прекращается, и, когда я достигаю вершины, ничто не тревожит тишины.

Передо мной до самого горизонта равнина, покрытая зарослями. Я напрасно осматриваюсь: равнина пустыни, я не вижу ничего.