Филипп Август - Эрнест Дюплесси Страница 33

Сильный порыв ветра рассеял облака, луна выглянула из-за туч, и ее бледные лучи пробились сквозь густую листву столетних дубов. Низенький толстяк, увидев развалины знакомой гробницы и хижину отшельника, не задумавшись, прервал его молитвенное безмолвие.

– Слава Тебе, Господи! Я спасен! – закричал он и, со всех ног бросившись к хижине, стал стучать в дверь кулаком.

– Отец Бернар, отец Бернар! Отворяйте скорее.

– А кто ты, прерывающий мир и безмолвие моей кельи?

– Смиренный служитель Божий, ваш соотечественник и друг.

– У меня нет друзей на земле, – сказал отшельник, отворив дверь и явившись на пороге с лампой в руках. – Как! Это вы, епископ Парижский?

– Тише! Ради самого Бога, тише! Этот мальчик не должен знать, кто я. Украдкой и по важному делу пришел я к вам.

– В священных книгах сказано: что ты делаешь втайне, то будет провозглашено явно, – возразил отшельник. – Но куда денется этот ребенок, пока мы будем разговаривать? Если он напугался также, как и вы, то его нельзя вот так бросить под открытым небом.

– О! Я не боюсь, добрый отец! Мы с лесом старые знакомые, да и что может сделаться худого, когда я так близко от вашей хижины.

– Хорошо, мой добрый мальчик, – сказал пустынник, гладя его по светло-русой голове. – Посиди на пороге, если же станет тебе страшно, так просто толкни дверь.

Мальчик повиновался. Пустынник ввел епископа в хижину, пригласил сесть на ложе из соломы и мха. Епископ рухнул на него, и прошло несколько минут, прежде чем он мог заговорить, совсем задыхаясь от усталости и страха.

– Да спасет и помилует Господь мою душу! – наконец воскликнул он. – Только моя любовь к церкви и забота о бедных христианских душах, требующих моих молитв, могли заставить меня подвергаться опасностям, которые я испытал в эту ночь!

– А между тем ваша паства, как говорят, не находится еще в таком бедственном положении. Уверяют, что сила интердикта не действует еще в вашей епархии.

– Справедливо! К несчастью, слишком справедливо! – произнес епископ с сильным сокрушением духа, воображая укор в замечании пустынника. – Но я никак не мог иначе действовать, отец Бернар. Нет в мире человека, который желал бы искреннее меня покоряться душой и волей нашему святейшему отцу, но могу ли я вырвать из уст моей бедной паствы хлеб жизни, которого она жаждет ради вечного спасения своего? Притом король Филипп при первом же моем слове закричал как бешеный: «Берегитесь, епископ Парижский! Подумайте хорошенько о том, что вы намерены делать. Вы, французские прелаты, все таковы: вам бы только вкусно есть да сладко пить, а до положения государства вам дела нет! Но я всех вас прогоню из епархий, если услышу об этом интердикте и отниму у вас все доходы и преимущества. Увидим тогда, где-то вы найдете то, что здесь потеряете!»

Улыбка презрения и насмешки проступила на лице пустынника, видимо разделявшего мнение короля о французском высшем духовенстве, которое, пренебрегая всеми угрозами и предостережениями римского двора, продолжало вести роскошную и безнравственную жизнь, возбуждавшую общий ропот. Однако старик не сказал этого, а только осведомился у епископа, что тот намерен делать.

– Вот об этом-то я и пришел с вами посоветоваться, отец Бернар, – отвечал прелат с сокрушением. – Король разъярился, и эти преграды только усиливают его любовь к Агнессе. Он прогнал уже нескольких епископов за то, что они объявили у себя интердикт; конфисковал имения баронов, их поддерживавших. Такая же участь ожидает меня, если я ему не стану повиноваться. С другой стороны, если я ослушаюсь папского поведения, то подвергаюсь отлучению от церкви. Что вы бы стали бы делать на моем месте, отец Бернар?

– То, что предписывает долг. Но вы лучше меня знаете свой долг и что он вам предписывает, – отвечал отшельник не без желания помучить бедного епископа.

– Само собой разумеется, – протянул толстяк со вздохом. – Но я пришел к вам не ради одного этого дела. Вы знаете Жана д’Арвиля, настоятеля каноников монастыря Св. Берты? Это человек благочестивый и человеколюбивый, пользующейся в мире славой мудреца.

– Вам нет нужды прославлять его предо мною, – перебил пустынник прелата, ясно давая понять, что каноник не занимал высокого места в его уважении. – Что вы хотите сказать? Говорите скорее.

– А вот что, отец Бернар: знайте же, что граф д’Овернь прибыл в Париж со своею свитой и остановился в монастыре Св. Берты, в пользу которого покойный отец его делал большие жертвы. Молодой граф просил Жана д’Арвиля исповедовать его, в том опасении, что если интердикт будет объявлен и в моей епархии, ему долгое время придется ожидать отпущения грехов. Жан д’Арвиль выслушав его исповедь, пришел ко мне, говоря, что у него в руках тайна, которой он может спасти королевство.

– Как! Он вероломно выдал тайну исповеди? – воскликнул отшельник в негодовании.

– Нет, отец Бернар! Нет, вы перетолковываете мои слова в дурную сторону. Жан д’Арвиль ничего не выдал из сказанного при совершении священного таинства исповеди. Но как человек чрезвычайно ловкий, он заставил молодого человека повторить слово в слово ту же историю в простом разговоре, и вот эту-то историю мне сообщил. Но вот сущность дела: по-видимому, граф Тибо влюблен в Агнессу Меранскую и даже получил от ее брата обещание выдать за него эту принцессу. Но брат умер во время крестовых походов, а герцог Истрийский, ничего не знавший об этом обещании, выдал дочь за короля Филиппа. Но узнав, что папа не дает разрешения на этот брак, герцог поручил графу д’Оверню, как другу своего сына и рыцарю, передать от него Агнессе приказание тайно покинуть французский двор. Граф обещал, в случае ее согласия, привести ее обратно в Истрию, если бы даже пришлось ему ради этого восстать против повелений и армии короля. Вот что узнал Жан д’Арвиль, но только после исповеди, заверяю вас.

– О, я понимаю вас! – перебил пустынник с презрением. – Почтенный настоятель постарался, чтобы исповедь была повторена не в святилище. Но неужели он думает, что Бога так же легко обмануть, как и людей? Теперь он, конечно, ищет средства, чтобы доставить графу д’Оверню случай свидеться с этой несчастной женщиной и, возбудив ревность короля Филиппа, восстановить страшную междоусобную войну между королем и вассалом. Может быть, это благочестивый план, епископ парижский, только он вам не удастся. Агнесса любит Филиппа и отказалась уже расстаться с ним, потому что считает его своим законным мужем, и ничто в мире, даже приказание отца, не может поколебать ее решимости.

– Если бы вы дослушали меня до конца, отец Бернар, – сказал епископ насмешливо, как будто довольный случаем доказать отшельнику, что он ошибается, – то имели бы больше снисхождения к почтенному настоятелю, который поистине человек благочестивый и достойный, хотя, по моему мнению, тоже чересчур гордится своею мудростью, как и вы…

– Гм!

Это «гм!» раздалось еще раз, притом очень явственно, с внешней стороны хижины. По крайней мере, так показалось епископу, который вздрогнул и с испугом насторожил ухо.