Обманувшая смерть - Анна Малышева Страница 33

– Граф! – приветствовал он Шувалова. – Бесконечно рад вас видеть! Нет, я положительно уверен, что видел вас на балу в Царском Селе, хотя ваш камердинер уверял меня, что вы безвыездно живете в деревне! Графиня! Княжна Татьяна Павловна!

Графиня несколько чопорно поклонилась, а княжна рассмеялась от радости, увидев знакомого.

– А вы помните, что проиграли пари? – она усиленно обмахивалась веером – в гостиной становилось душно, прогоревшие в камине поленья отдавали в комнату последний жар.

– Какое пари, дитя мое? – обеспокоилась графиня.

– Да это Вилим придумал – если он обгонит в дороге господ офицеров, которые вызвались нас охранять, они должны будут преподнести нам с Евгением на свадьбу ящик шампанского «Вдова Клико» четырнадцатого года! – пояснила Татьяна.

– Вот бестия… – протянул Евгений. – С кем я никогда не стал бы держать пари, так это с ним!

– Шампанское за мной! – воскликнул Борис, переводя взгляд с жениха на невесту. – А знаете, – добавил он с детским простодушием, которое очень к нему шло и обыкновенно привлекало все сердца, – вы очень красивая пара… Необыкновенно!

Графиня, на чьи бледные щеки в последнее время стал постепенно возвращаться слабый румянец, взглянула на офицера благосклоннее, а Татьяна вновь засмеялась от удовольствия:

– Вы обязательно будете на нашей свадьбе, дайте слово!

– Не знаю, сумею ли я быть на вашей свадьбе, – шаркнул ногой Борис, – но предоставить к сроку шампанское и эпиталаму в честь новобрачных обещаю!

Князь, убедившись, что разговор успешно завязался и без его участия, отошел от гостей и направился к Летуновскому, сидевшему все в той же скованной позе.

Черная сгорбленная фигура ростовщика траурным пятном выделялась на фоне поблекшей бархатной обивки стен.

– Да вы сами здоровы ли? – поинтересовался Илья Романович, облизывая пересохшие губы.

Ему положительно было нехорошо. Туман в голове развеялся, сменившись тупой болью, постепенно заполнявшей всю черепную коробку. Мелькнула мысль о Глебе – если тот придет на вечер, можно будет пожаловаться, попросить совета… Но князь тут же одернул себя за этот малодушный порыв. Он вспомнил отравленные пирожные, которые посылал сыну… «Если на земле останется всего один доктор и это будет Глеб, я к нему никогда не обращусь!» – сказал он себе.

– Здоров, – уныло отвечал Летуновский. – Я никогда ничем не болею.

– Этому следует радоваться, – нравоучительным тоном заметил князь. – А уныние – грех. Все испытания посылает Создатель, и он же приходит нам на помощь в трудную минуту, если мы не унываем! Вы вот почти разорили меня своими изумрудными горами, в которых ни черта не оказалось, а я не возроптал! И что же? Я сейчас богаче, чем был!

Ростовщик, тускло глядя на свою жертву, слабо шевельнул бескровными губами:

– Благодаря библиотеке?

– Пронюхали уже? – торжествующе рассмеялся князь. – Ну что же, я вовсе не против, чтобы вы раззвонили по всей Москве, что я вновь богат! И, с Божьей помощью, стану еще богаче! Вы знаете, что у меня гостит вдовая виконтесса де Гранси со своей воспитанницей, мадемуазель Назэр? Так вот, скажу вам по секрету: в скором времени эти стены увидят пышную свадьбу!

Не дожидаясь ответа оторопевшего ростовщика, Илья Романович повернулся, самодовольно оглядывая гостиную. В этот миг явился Илларион. Он был мертвенно-бледен, словно только что столкнулся с призраком. Сдавленным голосом дворецкий объявил:

– Виконтесса де Гранси и мадемуазель Назэр!

Все обернулись к дверям. Елена появилась рука об руку с Майтрейи. Несколько мгновений она не могла заставить себя тронуться с места. Все в этой гостиной было ей знакомо, до судороги, до боли, вся обстановка, бывшая свидетельницей ее изгнания и позора, являлась виконтессе в кошмарах. Обои из синего лионского бархата, мебель в стиле Людовика ХIV, мощная, резная, с грифонами и химерами, картина «Молитва сироты», приписываемая кисти Буше… Все это поблекло, подернулось патиной времени, выцвело и состарилось, как выцвел и состарился хозяин гостиной, шедший ей навстречу.

– Виконтесса, – почти прошептал Илья Романович, склоняясь перед Еленой и Майтрейи. – Мадемуазель…

Секундная заминка, вызванная тем, что Елена не протянула руки для приветствия и никак не ответила князю, разрешилась вмешательством Бориса. Тот, подбежав к гостьям, сиял:

– Я безумно, безумно счастлив, что вы снова в добром здравии, мадемуазель! – воскликнул он, с обожанием глядя на Майтрейи. – Виконтесса, я, наверное, так же счастлив, как и вы, хотя грешно так говорить! Но я…

Едва не признавшись в любви публично, он опомнился, на миг запнулся и, трепеща, прижал к губам протянутую руку девушки. Этот поцелуй обжег Майтрейи, к ее щекам прилила кровь. Даже если женщина не влюблена в человека, боготворящего ее, страстное чувство волнует сердце – если у этой женщины есть сердце. Майтрейи же обладала сердцем очень чувствительным, дикарски, первобытно и безрассудно чувствительным. Европейское воспитание и окружение не убили в ней природную тонкость чувств, свойственную детям природы, выросшим среди джунглей Бенгала. Подобная чуткость спасает жизнь человеку, когда сквозь многочисленные стоны, вопли и шорохи тропического леса он различает мягкую поступь подкрадывающегося к нему тигра. Но, увы, она совершенно бесполезна и даже опасна в светском салоне, где смертельная ненависть прикрывается маской самого доброго расположения. В свете необходимы другие таланты: ничему не удивляться, никому не верить и никого не любить. Майтрейи, к счастью или к несчастью, ими не обладала. Она взглянула на Бориса взволнованно, и в ее взгляде отразилось нежное сочувствие.

– Если бы, не приведи Создатель, вы, мадемуазель, не поправились в самом скором времени, – заговорил Илья Романович, от внимания которого не укрылась искра, пробежавшая между молодыми людьми и словно наэлектризовавшая воздух, – боюсь, я потерял бы любимого сына! Борис убивался страшно, и ваше имя просто не сходило с его уст, так что я…

– Мадемуазель Назэр необходимо присесть, – перебила его Елена. – Я привела ее на ваш вечер только с тем условием, что ее не будут слишком волновать и беспокоить.

Пока князь хлопотал, устраивая с помощью подоспевшего Иллариона и массы подушек уютное гнездышко в большом покойном кресле, Борис подвел гостий к Шуваловым:

– Графиня Шувалова… Виконтесса де Гранси…

– Мы знакомы. – Елена улыбнулась уголком рта, слегка поклонившись женщине, когда-то выгнавшей ее на улицу. Та, бледная, прямая, словно в ожидании удара, молча склонила голову.

– Граф Евгений Шувалов… Виконтесса…

– Как поживаете, граф? – Елена протянула Евгению руку для поцелуя.

– Княжна Головина… Невеста графа Шувалова! Виконтесса де Гранси…

У Елены сдавило горло. Она смотрела в лицо девушки, на котором застыла та же презрительная, вызывающая гримаска, которую ей приходилось наблюдать на балу в Царском Селе, где Татьяна повела себя по отношению к ней крайне враждебно. Перед внутренним взором Елены вдруг возникло изуродованное страшными ожогами лицо Алларзона, умиравшего на ее руках после пожара, устроенного сводней. «Я почти уверен, вашу дочь купил князь Головин… – шептал сыщик. – Я следил за этой негодяйкой Зинаидой… Она ездила к нему в дом, вымогала деньги, вещи… И та проститутка, Мария, вспоминала какого-то князя, которому хозяйка борделя оказала услугу… Запомните, Головин!»