Защитник - Конн Иггульден Страница 33

Сам город Ксантипп знал не очень хорошо, хотя и бывал там раньше, в юности. Возможно, сюрпризом можно было считать то, что в Спарте почти ничего не изменилось. Афины на его веку перестраивали не раз, причем еще до появления персов. Спарту же, казалось, поместили в янтарь с тех пор, как он приезжал туда в возрасте восемнадцати лет с отцом и братом.

Ксантипп тихо выругался. В восемнадцать лет он мог уснуть на дереве и проснуться разве что с твердым членом. Теперь, почти в пятьдесят, ему требовалось кое-что поудобнее, чем доска с углублением для головы. Он даже не был уверен, что вообще спал, а не пролежал всю ночь, как мертвец, уставившись в потолок и сложив руки на груди.

Рядом ворочался и ворчал, еще не совсем проснувшись, Кимон. Храп соседа тоже мешал уснуть. Ксантипп смутно помнил, что раз или два вздрагивал от особенно заливистых трелей.

Ага, значит, он все-таки спал! Ксантипп сел и открыл скользкие, покрытые лаком деревянные ставни. На небе еще мигали звезды, хотя люди уже бодрствовали. Он почувствовал, что краснеет, и сердце забилось быстрее. Не хватало только, чтобы спартанцы пристыдили его как неженку. Временами казалось, что они нарочно выставляют напоказ свои добродетели перед другими. Хотя, возможно, он ошибался, и они просто рано встают, мало едят и пьют и много работают, совершенствуясь в искусстве войны. Вполне допустимо, что они не испытывают необходимости в дебатах о политике и искусстве.

В предрассветном сумраке Ксантипп нашел большой горшок, поставил его на полочку на стене и с облегчением опорожнил мочевой пузырь. Разбуженный шумом, о чем-то хрипло спросил Кимон. Ксантипп снова порадовался, что с ним не пошел Фемистокл. Аристид, наверное, поладил бы с принимающими их спартанцами лучше. А вот Фемистокл наверняка заставил бы их потянуться за оружием. Ксантипп вздохнул. Боги любили Фемистокла, но он, похоже, искренне верил, что выиграл битву при Саламине в одиночку.

Он подумал, что, если Фемистокл еще раз поднимет этот вопрос на собрании, они снова разобьют горшки и отправят его в изгнание. Вот была бы ирония судьбы!

– Ксантипп? – подал голос Кимон.

Тюфяк под ним был почти такой же толстый, как летнее одеяло, и спать на нем было почти так же приятно, как на голой соломе. Ксантипп вылил содержимое горшка в окно. Прошлым вечером, когда дом для путешественников освещала единственная лампа, он видел там сточную канаву.

– Я не сплю. А теперь вставай, пока спартанцы не начали спрашивать, почему мы проспали полдня.

Он услышал, как зевнул Кимон, и последовал его примеру. Быстро одевшись, выскользнул за дверь и постучал в соседнюю. В доме не было ни замков, ни решеток, и он, просунувшись внутрь, увидел распростершихся на полу Онисима и Реласа. Они простодушно храпели, и ему пришлось топнуть ногой, чтобы разбудить их.

– Вставайте! Будьте готовы.

Спустившись вниз по скрипучим деревянным ступенькам, он обнаружил, что огонь разожжен и на нем греется вода. Брадобрей-илот уже трудился – смазывал кожу гостя маслом и орудовал бритвой с мастерством, свидетельствовавшим о долгой практике. Ксантипп подумал о том, чтобы наполнить чашу горячей водой и отнести в комнату, но решил побриться, тем более что ждать было недолго.

Рассвет еще не наступил, и солнце каждый день вставало позже. Но город просыпался – слышался топот ног и голоса, перекликавшиеся вдалеке. Открывались лавки, готовилась еда, бежали по улицам доставщики. По сравнению с Афинами Спарта была маленьким городом, но на ее территории, ограниченной горами и пересеченной рекой Еврот, проживало более ста тысяч человек.

«Интересно, – подумал Ксантипп, – сколько илотов называют Спарту своим домом и сколько из них отправились бы вместе со спартанскими воинами, если бы те вышли на поле боя?»

Аристид рассказывал о беседах со спартанским регентом Павсанием. Новости были не из приятных, но Ксантипп надеялся убедить регента в том, что для Спарты единственный способ выжить – это исполнить клятву отца Павсания.

Он сел и, чувствуя, как сильные пальцы втирают масло в его подбородок и щеки, погрузился в невеселые мысли. Так или иначе нужно было заполучить армию Спарты. Без нее противостоять Персии не смог бы никто. От Ксантиппа требовалось одно: убедить спартанцев, что в их интересах выступить против самой многочисленной армии, которую когда-либо знал мир.

Брадобрей был невысокого роста, с мощными предплечьями и красивыми руками, уверенно державшими лезвие. По окончании работы Ксантипп бросил ему серебряную монету. Мужчина моргнул и, уставившись в пол, вернул денежку. Ксантипп покраснел, вспомнив, что илотам не разрешается владеть чем-либо. Он мог бы заплатить рабу в Афинах, возможно сделав вклад в его сбережения. Надо же так оплошать. Ни один илот не может и мечтать купить себе свободу, по крайней мере в Спарте. Здесь они на положении пленников – до самой смерти.

К ним с грохотом спустился Кимон в сопровождении Реласа и Онисима. При виде брадобрея глаза у него загорелись, а приятели стали заинтересованно оглядываться по сторонам.

Илот уже наносил масло на лицо Кимона, когда с улицы донеслись нарастающий шум и громкие голоса. Ксантипп первым подошел к двери и выглянул наружу.

В отличие от Афин, спартанский акрополь располагался на окраине, а не в центре города. К нему медленно тек в гору людской поток. Между пешими легким галопом проскакала группа всадников в развевающихся красных плащах. Предполагалось, что илоты уберутся с их пути или будут растоптаны. Большинство так и сделало, но одна старушка замешкалась, и ее ударом отбросило к стене. Женщина не погрозила кулаком, не прокричала им вслед проклятие, как сделали бы в Афинах. Она только стояла, опустив голову, тяжело дыша от страха и боли.

Кимон, с блестящим от масла лицом, вышел вслед за Ксантиппом и, проводив взглядом проехавших мимо всадников, спросил:

– Какие новости?

– Пойдем, – сказал Ксантипп.

– А разве нам ничего не подадут? – спросил Кимон у него за спиной. – Я не ел прошлым вечером и думал, что сегодня утром что-нибудь перепадет.

– Здесь сначала надо поработать и только потом можно поесть. Это уже позже.

Ксантипп усмехнулся, заметив огорчение Кимона. Между тем Релас и Онисим тоже вышли из дома, и все четверо присоединились к толпе, направляющейся к акрополю.

Держась плотной группой, четверка афинян проходила мимо сотен молчаливых мужчин и женщин, которых было едва ли меньше мужчин. Ксантипп старался ни на ком не задерживать взгляд, а вот Онисим то и дело что-то шептал и, разинув рот, оглядывался и подталкивал Реласа. Свободные женщины ходили и по улицам Афин, хотя гораздо реже и обычно в сопровождении домашней стражи. Здешние женщины разительно отличались от афинских матрон – в большинстве своем они были молодые и гибкие, с серьезным выражением лица. Одежда у многих сводилась к отрезу белой ткани, сколотой на плече и не скрывавшей ни форм, ни сияющего здоровья. Волосы их тоже сияли, как мех у выдры, что вызвало у Ксантиппа приятное воспоминание. Он также заметил, как Релас улыбнулся одной женщине, видя только ее красоту и не замечая растущего гнева.