Шут - Эндрю Гросс Страница 33

Но я пришел сюда не ради него…

В следующей камере, свернувшись на голом каменном полу, лежал обнаженный грязный мавр, у ног которого ползали голодные крысы. Едва взглянув на меня остекленелыми глазами, он пробормотал что-то на своем языке и отвернулся.

— Крепись, старик, — сказал я, ставя перед ним чашку. — Твое время почти истекло.

Позабыв о похлебке, я двинулся к следующим камерам. Как и в первой, узники больше походили на посаженных в клетку зверей, чем на людей. Они стонали и настороженно наблюдали за мной измученными желтоватыми глазами. Несколько раз я отворачивался, сдерживая позыв к рвоте.

Потом откуда-то донесся жалобный вой. Женщина! Тело мое невольно напряглось. Софи? Я не знал, хватит ли сил подойти к ней.

— Вот и твоя подружка, шут, — крикнул со своего места Арманд. — Не стесняйся, залезай. Язычок у нее просто волшебный.

Сжав кулаки, я направился к дальней камере. За поясом у меня был заткнут нож. Если это Софи, я убью стражников. И Норкросса тоже.

Ее вопль эхом пронесся но узкому коридору.

— Живей, шут! Полезай к ней! Эта сучка не любит ждать, — прокричал Арманд.

Затаив дыхание, я остановился перед камерой. Запах здесь был совершенно нестерпимый. Почему?

Она лежала, сжавшись в клубок в глубине камеры. Луч света перечеркивал длинные спутанные волосы. Прижимая к себе какую-то игрушку, женщина хныкала, как брошенный ребенок.

— Мое дитя… мое дитя… Пожалуйста, моему ребенку нужно молоко.

Рассмотреть ее было трудно; я не мог ни определить возраст, ни взглянуть в лицо. Собравшись с силами, я спросил:

— Это ты, Софи?

На мгновение страх парализовал меня. Грудь как будто сжали тиски. Держать человека в таких условиях… ей было бы лучше умереть.

Женщина бормотала что-то себе под нос, но я разбирал только отдельные бессвязные фразы.

— Бедный малыш… малыш хочет молочка… — Потом что-то, прозвучавшее как… Филипп?

О Господи! Я замер, шагнул к решетке. Что они сделали с ней?

— Софи, — позвал я.

Язык едва повернулся, чтобы произнести это имя. Волосы, формы… ее? Пожалуйста, повернись ко мне. Дай мне взглянуть на тебя.

— Маленький хочет молочка… — снова пробормотала она. — Что же мне делать? Мои груди высохли.

Слезы навернулись на глаза.

— Софи! — позвал я уже чуть громче, настойчивее и прижался к решетке.

— Маленькому нужно молочко… — шептала и шептала она и вдруг издала пронзительный, раздирающий душу вопль, резанувший меня, как острое лезвие.

Я просунул руки через решетку, и женщина наконец увидела меня. Дыхание мое остановилось. Ее соломенные волосы падали на лицо, но глаза смотрели на меня. Желтые. С красными прожилками. Плоский, испещренный оспинами нос…

О Боже! Это не она…

Ноги у меня подкосились. Не она. Голова закружилась — радость смешалась с отчаянием…

— Мой маленький…

Ее голос звучал так умоляюще. Она протянула мне куклу.

Господи, это была не кукла. Ребенок был настоящий. Крошечный. Очевидно, только что рожденный. И мертвый.

— Чем я могу помочь тебе? — прошептал я. — Чем?

— Разве ты не видишь? — Она поднесла ребенка к решетке. — Ему нужно молоко.

— Позволь мне помочь тебе.

— Молока! Накорми его!

Я был бессилен. Несчастная мать сошла с ума от горя.

Еще мгновение я смотрел на нее, потом повернулся и бросился но коридору. К лестнице. К выходу.

Вдогонку мне летел громкий издевательский смех надзирателей.

— Что так рано уходишь? — кричал Арманд. — Эй, шут! Что, и не пошутишь на прощание?

Я взлетел по ступенькам и выскочил из темницы.