Морской князь - Евгений Таганов Страница 32

– Вы должны среди этой детворы занять главенствующее положение, – наказал Дарник сыновьям, едва только в Смоль пожаловали варагесские мальчишки.

– А как? – недоумевали княжичи. – Если мы даже языка их не понимаем. А мануши вообще только своих старших слушаются.

– Не позволяйте себе ни в чем терпеть неудачи.

– Ты нам прежде говорил, чтобы мы не позволяли себе ломать руки и ноги, а теперь говоришь быть во всем лучше всех, – спорил на правах старшего отпрыска Смуга.

– Верховодство вовсе не значит, что вы должны быстрей всех скакать или лучше драться на деревянных мечах. Хотя в этом тоже ни от кого отставать не стоит, – терпеливо внушал отец. – Для начала старайтесь побольше сдерживать себя, не давайте своим капризам подчинить вас. Будьте для всех немного скрытными – потом это обязательно пригодится. Тот, кто всегда прост и понятен, никогда воеводой и князем не становится.

– Если мы будем скрытными, у нас никогда не будет друзей, – младший Тур, оставаясь в тени старшего брата, иногда поражал почти взрослыми суждениями.

– Ты прав, – одобрил его замечание князь. – Друзья должны быть обязательно. Только с ними о своих секретах разговаривайте всегда один на один – так, чтобы никто другой – даже твой брат не слышал об этом. Договорились?

Сыновья лишь удивленно переглядывались между собой: какой же все-таки их отец путаник – то говорит всегда полагаться исключительно друг на друга, а тут, выходит, может возникнуть рядом друг, который ближе брата. Дарник видел их смущение – просто не знал, как еще можно было объяснить им, что каждый человек имеет право на свою полностью отдельную жизнь.

Неудержимо влекло в вежу и варагесскую молодежь постарше. У тервигов, так же как и у словен, пятнадцати-шестнадцатилетним парням положено было забывать о детских игрищах и полностью включаться во взрослую жизнь. А играться ведь все равно охота! Как устоять, когда рядом настоящая княжеская дружина, которая на законных основаниях постоянно занимается боевыми упражнениями и состязаниями? Вот и отпрашивались у родичей на неделю-две подучиться в Смоли у лучших воинов никогда не лишнему ратному делу. Иногда приезжали даже двадцатилетние переростки. Рыбья Кровь против такого обучения не возражал, а дабы придать ему дополнительную ценность, заставлял «учеников» отрабатывать на общих работах: помахай полдня плотницким топором – тогда и меч получишь и в битве стенка на стенку поучаствуешь. Это было как раз то, с чем тервигские воины были совсем незнакомы. Стрелять из-за укрытия из лука или выскакивать с секирой в отчаянную атаку – с этим у них было все как надо, а вот наступать сомкнутым строем, о который разбиваются отчаянные атаки противника, – такому делу приходилось действительно учиться.

Однажды посмотреть, чем их молодцы тут занимаются, приехал с несколькими отцами парней Сигиберд. И остался увиденным крайне недоволен:

– Ты, князь, совсем хочешь их сделать своими гридями, а у нас и так мужчин не хватает.

– Если вы запретите им приезжать, то некоторые из них действительно насовсем сбегут ко мне, а если не запрещать, то скоро им самим это надоест, – отвечал Дарник.

Тервиги-отцы согласились с ним.

Надо сказать, сами военные занятия занимали не так уж много места в жизни Смоли. Поняв на примере Утеса, что нельзя все пускать на самотек, Рыбья Кровь со всей своей энергией взялся не только за налаживание хозяйственной жизни вежи, но и за заполнение ее внутренним содержанием. Каждый день теперь из ворот Смоли выезжали три-четыре телеги на поиски и доставку мало-мальски пригодных бревен. Несмотря на ровную безлесую степь, где-то по оврагам и ручьям все равно росли какие-никакие деревья, хоть порой за ними приходилось проезжать не одну версту. В крепости эти бревна частично превращали в срубы будущих домов, частично в доски – Дарник объявил, что будет возводить при веже целое селище. Те, кто владел каким-то ремеслом, именно им отныне только и занимались, будь то шитье одежды, обуви или изготовление стрел, больших щитов и тележных колес. А наиболее меткие лучники отправлялись верхом на охоту, и, хоть с добычей возвращались не всегда, свежая дичь на княжеском столе не переводилась.

По вечерам в самой веже собирались почти все обитатели крепости, за исключением манушей, которые в башню не допускались. На третьем княжеском ярусе Дарник в одной половине обучал княжичей языку и ромейскому военному делу, а за легкой перегородкой Свирь с Беляем посвящали в тайны словенской письменности неграмотных смольцев. На втором ярусе, обиталище ополченцев, под нескончаемое женское прядение и мужское шитье кожаных доспехов шло еще более веселое обучение словенскому языку хазар и варагесок целой группой смольских шутников. Причем, несмотря на полное отсутствие каких-либо учительских навыков, язык здесь усваивался гораздо быстрее, чем ярусом выше.

Позже сюда спускались князь со смольцами, и начиналось общее развлечение с помощью настольных игр, песен на четырех языках, а то и плясок. Когда и к этому пропадал интерес, слово нередко брал Дарник. Памятую о вопросах, которые ему задавал на Крите священник Паисий, он задавал теперь их кому-нибудь из смольцев. Особенность военной службы в те времена состояла в том, что, приходя на нее, всякий ополченец, бойник или гридь порывал навсегда со своим прошлым. Вспоминать принято было лишь о чем-то из ратных дел, ну разве что-нибудь из своих детских мальчишеских проказ, похожих на военные проделки. Князь же обычно расспрашивал о самых простых вещах: какая была семья, что было дома трудней всего, о чем ты больше всего мечтал?.. Как ни странно, ответы случались самые разные, и оттого, что они были совсем не героические, каждый рассказчик на удивление становился только ближе и роднее всем слушателям. А сам Дарник тоже чуть-чуть превращался в мудрого и заботливого отца, тятю, как называли его сыновья. Скоро уже и хазары со случившимися варагесцами и те требовали: а про меня почему ничего не спрашиваешь, я тоже так хочу? Приходилось опрашивать и их. Заодно были выявлены несколько замечательных краснобаев, чьи рассказы всегда веселили слушателей. Когда же хотелось развлечься еще как-то иначе, вспоминали о манушах.

Рыбья Кровь сильно ошибся, полагая, что приживалы-уродцы будут ему регулярно отмерять на весах золотники своих пряностей за постой и кормежку. Они просто приспособились тайно гадать смольцам и хазарам, получая за это то фунт мяса, то медную монету. Впрочем, князь против этого не сильно возражал – хорошо, когда в жизни вежи есть что-то мелкое, что происходит наперекор воле князя. К тому же всякий раз, встречая во дворе Суниту, он не мог удержаться от улыбки, вспоминая ее находчивый ответ. Точно так же терпимо при дневном свете относились к манушам и ополченцы. Но стоило всем собраться в темной квадратной горнице при свете лучин и светильников с конопляным маслом, как немедленно зарождались всякие страхи и предположения, все самое зловещее и таинственное, что можно было вспомнить об этом племени бродяг и гадателей. Нередко добавлял огоньку в этот костер и князь, забавы ради придумывая манушам что-нибудь про поедание сердца младенцев или выкалывание глаз лошадям, что особенно действовало на кочевников-хазар. И когда кто-нибудь из зрителей в ужасе вскрикивал, Рыбья Кровь разражался неудержимым смехом, и это сразу снимало общее напряжение, так как все понимали, что князь просто «насмешничать изволит».