Адония - Том Шервуд Страница 32

Этим утром Глюзий не спешил начинать тренировочный бой между учениками. Он был занят непривычным для всех и для него самого делом. В фехтовальный двор он принёс мешок с известью, длинную верёвку, колышек и молоток. Находившиеся во дворе ученики озадаченно смолкли. Повинуясь его властному жесту, отошли к манекенам. Он же, вбив колышек в землю в центре двора, привязал к нему верёвку, к другому её концу привязал нож и, словно гигантским циркулем, натянув верёвку и в полуприсяде шагая вокруг колышка, вычертил ножом большой, идеально ровный круг. Затем отложил в сторону нож, верёвку и выдернутый из земли колышек, развязал мешок и, набирая в пригоршни извести, отсыпал ею только что начертанный круг. В середине двора образовалось ярко-белое кольцо, шагов двадцать в диаметре.

— Николас! — сказал он, закончив работу. — Что ты стоишь? Краска готова?

Его ученик поспешно разложил на столе подле манекена стопу белой ткани, несколько шпаг, поставил два горшка с краской.

— С сегодняшнего дня, — сообщил ученикам Глюзий, — задание усложняется. Все схватки будут происходить внутри круга. Пора учиться раздваивать внимание. То есть следить не только за встречным клинком, но и за тем, куда ставишь ногу. Если кто-то выступит за линию, то, сколько бы он ни нанёс перед этим уколов — проиграл. Адония, Николас!

Николас, юноша, годами двумя постарше Адонии, спешно приготовлял шпаги. Они были безжалостно загублены местным кузнецом: их острые концы, раскалив, он загнул и сплющил, оставив в тупой оконечности тонкую щель. В этот просвет Николас вдевал шерстяной жгутик, завязывал его, обрезал концы и обмакивал в горшок с краской. Конец шпаги Адонии он окрасил жёлтой краской, а свою обмакнул в зелёную. Подняв её к лицу, он задумчиво проговорил:

— Похоже на цвет помёта лягушки.

В этом была издёвка, и больше того — оскорбление. Но оскорбление такое, что не придерёшься. Ничего не было произнесено в адрес самой Адонии, и всё же стоящие рядом понимали иносказание.

Адония, Николас, Маленький и пятнадцатилетний Робин взялись за свёрнутые белые ткани. Они оказались грубо сшитыми балахонами. Набросив их через головы, подростки обвязали балахоны в поясах, тотчас превратившись в отряд белых мундиров.

Вызванные Глюзием вошли в круг. Подняли безопасные шпаги с ярко окрашенными наконечниками, приняли боевые стойки. Качнулись тела, коротко звякнул металл. И тотчас на снежно-белом балахоне Адонии, в самом центре поместилось зелёное пятнышко. «Помёт лягушки…» Лицо её было бесстрастным. Она научилась прятать обиду, но, как любая девочка-подросток, страдала от её присутствия в сердце. Нет, Адония фехтовала даже по строгим меркам Глюзия хорошо, но потенциала воли, необходимого для того, чтобы на самом деле оставаться бесстрастной, у неё не было. Противник, который всё же время от времени проигрывал ей, бессовестно пользовался её ранимостью. Вот и сейчас Адония досадно пропустила вполне безобидный выпад, и плечо её оснастилось ещё одним зеленоватым пятном.

«Он всегда очень умело расстраивает меня перед боем. Я ведь двигаюсь быстрее его, и он… Выпад!., боится меня. Вот, явная дыра в его позиции, я могла бы сейчас… Тушэ!.. достать его… Выпад!.. Но локоть — как ватный».

Тушэ! Выпад! Укол!

— Два — один, — негромко произнёс стоящий за кругом Маленький.

«Вот только он всегда на моей стороне…»

— Три — один!

«У манекена я — как змея, даже самой нравится. Почему же здесь, в схватке передвигаюсь как кукла?»

— Четыре — один!

— Стоп! — скомандовал Глюзий. — Обновите краску.

Адония, опустив шпагу, стояла, не выходя из круга. Её краска была постыдно свежа. Обмакнуть свою шпагу в горшок отправился один Николас.

— Внимание! — сказал Глюзий, когда Николас вернулся. — Завтра я отправляюсь в маленькое путешествие по южному побережью. Того, кто сейчас выиграет, я возьму с собой и буду давать персональные уроки. Алле!

«Это не совсем честно. Ведь видно же, кто выиграет. На мне — четыре пятна, на Николасе — только одно. Конечно, Глюзию приятней путешествовать в мужской компании, а не со мной — сопливой девицей. Любимицей патера… Хоть и мастер — а не совсем честно!»

Действительно, это было нехорошо. Условие произнесено не перед схваткой, а позже, когда многое было уже очевидно. И это неравенство являлось, безусловно, обидным для Адонии, и должно было её ещё больше ослабить. Однако имелось в ней свойство, которое в своё время помогло ей остаться жизнерадостным человеком в неравной войне с донной Бригиттой: чем в более сложные условия её ставили, тем увереннее она себя чувствовала. «Чем хуже — тем лучше».

«Николас уже ликует… — Адония ушла в низкую стойку, провела точный синистр. — … Он считает, считает уколы… а о втором условии, похоже, от радости-то забыл!»

Николас, с холодной полуулыбкой наблюдая за её лицом, почувствовал неподдельное удовольствие: вот то, что всегда до дрожи приятно! Лицо этой гордой девицы, любимицы патера, сделалось злым и отчаянным. Сейчас она бросится в стремительную, нелепую, разрушающую собственную защиту атаку. Обеспечено ещё два или три укола…

Да, она сделала отчаянное лицо и обрушила ряд злых, жёстких ударов. Николас, отступая, без особенных усилий парировал — и точно бросал выпады, — есть укол, ещё есть укол… Есть! Вот и седьмой!..

— Заступ!! — во весь голос вдруг выкрикнул Маленький.

Николас, увидев вдруг, как, отбрасывая маску отчаяния и обиды, лицо Адонии делается улыбающимся и счастливым, похолодел. Он ещё не понимал, в чём дело, но чувствовал, что где-то эта маленькая змея его перехитрила. Заполошенно осмотрел свой балахон — всего два жёлтых пятна. Метнул взгляд на её — семь зелёных!

— Заступ! — с металлом в голосе подытожил и Глюзий.

Николас глянул под ноги — и похолодел. Обе ступни его находились за белой, отсыпанной известью линией.

— Робин, Маленький! — не обращая больше на него внимания, скомандовал Глюзий. — В круг!

— Действительно, помёт лягушки, — сказала Адония, проходя рядом с онемевшим противником и со скорбной миной глядя на свой запятнанный балахон. — Поеду-ка к морю. Отмоюсь.