Покушение - Сергей Шхиян Страница 32

День уже склонился к закату, а мы все сумерничали, не зажигая свечей. Миша Воронцов как пришел ко мне после ухода императора, так и сидел до вечера. Сердобольная Маланья Никитична ушла, как она сказала, на минутку по делам и заперла нас снаружи. Что у нее за дела я не знала, но они очень затянулись и мы вынуждены были сидеть взаперти.

Я специально не переоделась и оставалась в сарафане. Принимать в муслиновом плате наедине молодого человека было чревато для его же нервной системы. Муслин или как еще называют эту ткань, кисея, был чрезвычайно тонок, просвечивал насквозь и мог спровоцировать поклонника на действия, за которые ему потом было бы стыдно.

О чем обычно разговаривают молодые люди, симпатичные друг другу? Кто сам был молод и попадал в подобные ситуации, знает — обо всем и ни о чем. Миша был искренен, говорил только то, что думал, то есть о том, какая я красивая и замечательная и так меня хотел, что я сама невольно поддавалась волне его желания. Однако благоразумие и верность мужу удерживали меня от необдуманных поступков и, не лишая его до конца надежды, я как могла, сдерживала его юношески спонтанные порывы.

То, что я утром, вынужденная обстоятельствами, попросила его помочь мне переодеться, произвело на Мишу огромное впечатление. И если раньше его мечты обо мне носили больше платонический, чем плотский характер, то теперь, увидев и ощутив вблизи себя женщину, он уже не мог совладать с пробудившимися инстинктами.

— Ах, Алевтина Сергеевна, — говорил он и смотрел на меня преданными и жалкими глазами, — я ведь не многого прошу, только один поцелуй! Вы ведь так и не доучили меня целоваться!

— Вы мне сами помешали, Миша, — смеясь, отвечала я. — Притом вы тогда нарушили уговор и трогали меня за неприличные места!

— О нет, у вас все прилично! — взволнованно восклицал он и, не удержав порыва, бросался ко мне, заключал в объятия и начинал ласкать мое и так изнемогающее тело.

— Нет, нет, вы же мне обещали! — ласково говорила я, и он тотчас послушно меня отпускал.

Ох, уж это послушание воспитанных молодых людей! Неужели трудно понять, что порядочная женщина просто вынуждена всегда говорить «нет»! В конце концов, я родилась не в конце двадцатого века, а в конце восемнадцатого!

— Умоляю, еще только один поцелуй! — вместо того чтобы действовать, молил он, вновь припадая к моим губам.

— Нет, прошу вас, нет! Майкл, вы меня совсем измучили! — как только губы оказывались свободными, говорила я, имея в виду не то, что он думал, а совсем другое.

Тогда юный граф Воронцов, опять отступал. Самое неприятное, что мы были заперты снаружи, и я никак не могла прервать эту пытку. Казалось бы, что ему стоило быть хоть чуть настойчивее. Для этого были все условия, широкий сарафан на голое тело, разгоряченная женщина, широкая кровать…

— Алевтина Сергеевна, как вы жестоки! — шептал обиженный младенец. — Я люблю вас так сильно и искренне! Неужели у вас нет ко мне хоть капли сострадания?!

— Так и люби, кто тебе мешает! — хотелось закричать мне, но вместо этого я говорила обычную банальность:

— Майкл, мы должны быть благоразумны!

— Но почему? — задавал он дурацкий мужской вопрос. — Я вам совсем не нравлюсь?

— Нравитесь, — сознавалась я. — Но вдруг сюда кто-нибудь войдет?

— Но ведь мы совсем одни, кто же может нам помешать?! — резонно замечал он, так ничего и не предпринимая.

Кажется, мои слова и так были предельно понятны, и сказать больше и яснее порядочная женщина просто не могла себе позволить. Однако до него это не доходило — он продолжал канючить, выпрашивая малое, хотя давно мог получить все и без таких утомительных усилий. Кончилась эта любовная пытка тем, что у меня так разболелась голова, что начало даже тошнить.

— Ах, это моя вина! — заметив, как я побледнела, воскликнул Воронцов. — Простите меня, Алевтина Сергеевна!

— Да, конечно, я на вас, Миша, совсем не сержусь! А теперь, пожалуйста, оставьте меня, — попросила я, на этот раз уже искренне, — мне нужно лечь.

Юный граф послушно отвернулся, а я разделась и легла в постель. Ни о каких нежностях с моей стороны больше не могло быть и речи. Я закрыла глаза и попыталась успокоиться. Воронцов пододвинул к постели кресло, сел и, не сводя с меня глаз, опять мечтал о том, как он выстрелит себе в сердце, а я буду рыдать над его хладным телом.

Постепенно головная боль у меня прошла, и я смогла уделить своему поклоннику больше внимания.

— Миша, я знаю, о чем вы думаете, — сказала я.

Он вздрогнул, очнулся от сладких грез и посмотрел на меня. В комнате было уже почти совсем темно, но его лицо рассмотреть было еще можно. Оно казалось задумчивым и сосредоточенным.

— Увы, если бы вы и, правда, знали мои мысли, — грустно сказал он, — тогда не говорили бы со мной так легкомысленно!

— Почему? Что вам не нравится в этой жизни? Вам не хватает любви и понимания?

Я не спросила его прямо, но и то, что сказала, оказалось достаточным, что он смутился.

— Я не пойму, о чем вы говорите, мне в жизни все нравится!

— Нет, мне кажется, что вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, вы думаете о всяких глупостях. Не хочу вас обманывать, вы мне очень нравитесь. Но, но… — начала я, но договорить не успела.