Ассегай - Уилбур Смит Страница 32

Леон остановился. Резко, словно налетел на столб. Он ничего не слышал и видел только одно: вертикальную щель на скачущей вверх-вниз голове. Приклад сам уперся в плечо, взгляд скользнул по сдвоенным стволам. Время замерло. Мир остановился, как бывает только во сне. С глаз будто спала пелена — зрение обострилось, словно заточенное алмазом. Он видел не только колышущуюся стену серой шкуры, не только распластанные уши — он видел то, что под ними. Мозг. Перси Филипс называл такое ощущение охотничьим глазом. Сейчас, когда охотничий глаз открылся у него самого, Леон проник им сквозь плоть и кости и мог в точности описать положение мозга, органа величиной с футбольный мяч, расположенного за вертикальной щелью ушного отверстия.

Ружье грохнуло, и даже яркое солнце не помешало увидеть вырвавшееся из ствола пламя. Странно, но Леон не сознавал, что спустил курок, и лишь слегка почувствовал отдачу, когда сила в пять тысяч фунтов двинула его в плечо. На зрении это никак не отразилось: он ясно видел, как пуля вошла в цель в двух дюймах позади ушной щели. Там, где и требовалось. Он видел, как мигнул и закрылся ближний к нему правый глаз, слышал, как пуля ударилась о кость — звук получился такой же, какой бывает, когда топор лесоруба вонзается в лиственницу. Наделенный даром охотничьего глаза, Леон представил, как эта самая пуля проходит кость и ткани и разрывает мозг.

Слон закинул голову, и длинные клыки на мгновение выставились в небо. Потом передние ноги подломились, и он тяжело рухнул на колени. От удара дрогнула земля. В воздух взметнулось облако пыли. Слон лежал на подломившихся передних ногах, словно приглашая себе на спину погонщика. Голову поддерживали уткнувшиеся в землю бивни. Невидящие глаза оставались открытыми. Хвост шевельнулся только раз. Эхо выстрела еще звенело у Леона в голове, но все вокруг затихло.

Даже мертвый слон убивает! — прозвучало в голове предупреждение Перси. — Не забывай про coup de grâce. [2]Леон снова поднял ружье, отыскал взглядом складку под мышкой. Еще один выстрел. Великан не вздрогнул, когда вторая пуля пробила сердце.

Леон медленно подошел к поверженному гиганту, протянул руку к неподвижному янтарному глазу, дотронулся подушечкой пальца. Глаз не мигнул. Ноги вдруг обмякли, как вареные спагетти. Он опустился на землю, прислонился к плечу мертвого зверя и закрыл глаза. Он ничего не чувствовал, как будто все эмоции выгорели, как будто внутри не осталось абсолютно ничего. Ни восторга, ни радости, ни сожаления или раскаяния из-за того, что от его руки погибло столь прекрасное существо. Это все придет потом. Пока была одна щемящая пустота — словно он только что отлюбил прекрасную женщину.

Оставалось только доставить добытую кость к железной дороге. Найти носильщиков Леон поручил Маниоро и Лойкоту. Искать их следовало в дальних деревнях, поскольку воины масаи посчитали бы такую работу недостойной себя. Следующие пять дней Леон и Ишмаэль провели вдвоем, держась на приличном расстоянии от разлагающейся, зловонной, раздувшейся груды плоти.

Ночи выдались беспокойные — гора мяса привлекала падальщиков, которые стекались к ней с наступлением темноты. Визжали и скулили шакалы, заливались мерзким хохотом гиены, и все выли, тявкали и дрались за каждый кусок. На третью ночь подошли львы, добавив к общей какофонии свой властный рев. Ишмаэль проводил темное время на дереве, где читал стихи из Корана и призывал Аллаха для защиты от «демонов».

На шестой день посыльные вернулись, приведя с собой носильщиков — несколько мужчин из племени луо, которых Маниоро нанял за десять шиллингов.

— Десять шиллингов в день каждому? — возмутился Леон.

Такое расточительство было ему не по карману — все его состояние едва превышало эту сумму.

— Нет, бвана, десять шиллингов на всех.

— То есть на всех шестерых по десять шиллингов в день?

Легче от такого расклада становилось не намного.

— Нет, бвана. Они несут бивни к железной дороге, и ты даешь на всех десять шиллингов. А сколько дней — это не важно.

Леон облегченно вздохнул.

— Маниоро, твоя мать может гордиться тобой. Ты — молодец.

Все вместе пошли к останкам. К тому времени от громадной туши уцелели только шкура да самые крупные кости — все остальное было съедено и растащено ночными гостями. Голова так и лежала, опираясь на бивни. Леон достал веревку, сделал петлю, накинул на клык, и носильщики налегли на канат. Как ни странно, бивень выскользнул без особого сопротивления. Поскольку немалая его часть находилась в черепе, оценить истинные размеры добычи удалось лишь теперь. Оба бивня положили рядышком на подстилку из свежих зеленых листьев. Их длина и поразительная симметрия впечатляли. В качестве измерительного инструмента Леон снова использовал стволы ружья. Длина правого составила одиннадцать с ладонью, левого — ровно одиннадцать футов.

Следуя указаниям Маниоро, носильщики срубили два длинных ствола акации и привязали к каждому по бивню. Потом две пары взяли два шеста и двинулись в сторону железной дороги. Оставшиеся не у дел потрусили следом, готовые при необходимости сменить уставших.

Права на бесплатный проезд, полагающийся военным, Леон больше не имел, а потому ждать идущего от озера Виктория ночного поезда решили на самом крутом участке, где дорога поднималась из долины. В этом месте даже составы со сдвоенными локомотивами замедляли ход почти до скорости пешехода. Под покровом темноты Леон и его команда вскарабкались по стальной лестнице на крышу товарного вагона. Носильщики передали им бивни и узел Ишмаэля, а Леон бросил старшему бригады полотняный кошелек с шиллингами. Счастливые луо прокричали «спасибо» и растаяли в темноте. Паровозы, натужно пыхтя, поползли вверх по склону. Вагон, на крыше которого устроились охотники, был заставлен корзинами с сушеной рыбой, но вонь ушла, как только состав набрал скорость.

Было еще темно, когда они сбросили бивни и багаж на землю и спрыгнули сами. Поезд сбавлял ход, подходя к станции Найроби.

Перси Филипс завтракал в палатке-столовой, когда команда Леона, сгибаясь под тяжестью груза, вступила на территорию Тандала-Кэмп.

— Вот так так! — Он поперхнулся кофе и вскочил, опрокинув стул. — Уж не твои ли?

— Один — мой, — с непроницаемым выражением ответил Леон. — Другой, к сожалению, ваш.

— Тащите их к весам, — распорядился Перси. — Посмотрим, что тут у нас.

К тому моменту, когда Леон положил на стропы меньший из бивней, у навеса собрался весь штат лагеря.

— Сто двадцать восемь фунтов, — объявил Перси. — Давай проверим второй.

Леон поднял бивень. Перси удивленно моргнул.

— Сто тридцать один фунт. — Голос его слегка дрогнул. Таких бивней в Тандала-Кэмп еще не приносили, но сообщать об этом юнцу он не собирался. С какой стати? Еще возомнит о себе невесть что. Перси почесал бороду и, распорядившись привязать оба бивня к машине, подмигнул Леону. — Ладно, парень, вези меня в клуб. Угощение за мной.