Капитан Памфил - Александр Дюма Страница 32

— Какие они любопытные! И что ты ответил этим нескромным людям?

— А! Что я хотел украсть пороху, чтобы делать ракеты.

— И за это они всыпали тебе двадцать пять ударов линьком?

— Да что там, это пустяки: дует ветер, все уже засохло.

— Еще сто ливров в год за удары линьком.

— Спасибо, капитан.

— А теперь сделай себе небольшое внутреннее и наружное растирание ромом и иди спать. Мне не надо рассказывать тебе, где найти ром?

— Нет, капитан.

— Доброй ночи, мой милый.

— Спокойной ночи, капитан.

— Кстати, где мы сейчас?

— Проходим между мысом Мей и мысом Хенлопен.

— Так-так! — пробормотал капитан. — Через три часа мы выйдем в море.

И Двойная Глотка закрыл дверь, оставив капитана пребывать в этой надежде.

Еще четыре часа прошли, не внеся изменений во взаимное положение различных особей, составлявших команду «Роксоланы», только последние часы для капитана Памфила тянулись медленнее и были заполнены тревогами. Он со все возрастающим вниманием прислушивался к разнообразным звукам, сообщавшим ему о том, что происходило вокруг него и над его головой; он слышал, как матросы укладывались в койки, он видел сквозь щели в двери, как гасли огни; мало-помалу все стихло, затем раздался храп, и капитан Панфил, убедившись, что может решиться покинуть свое убежище, приоткрыл дверь констапельской и высунул голову в твиндек: там было спокойно, как в дортуаре у монахинь.

Капитан Памфил поднялся по шести ступенькам, ведущим в каюту, и на цыпочках подошел к двери; найдя ее приоткрытой, он на минутку остановился, чтобы перевести дух, затем заглянул внутрь. Каюта была освещена лишь бледным светом луны, проникавшим в кормовое окно; он падал на человека, который присел на корточки у этого окна и так внимательно рассматривал какой-то предмет, приковавший, казалось, все его внимание, что он и не услышал, как капитан Памфил открыл дверь и потом запер ее за собой на задвижку. Эта озабоченность того, с кем имел дело капитан (в нем, хотя тот обращен был к нему спиной, он узнал Поликара), казалось, изменила намерения капитана: он снова заткнул за пояс наполовину вытащенный пистолет, медленно и бесшумно приблизился к Поликару, останавливаясь после каждого шага, затаив дыхание, чтобы не отвлечь его, и наконец оказался достаточно близко к нему; наученный маневром, жертвой которого сделался сам в подобных обстоятельствах, он схватил Поликара одной рукой за воротник, другой — за штаны, произвел то же резкое движение, действие которого прежде ощутил на себе самом, и, не дав ему времени оказать хотя бы малейшее сопротивление или издать хотя бы один крик, отправил его поближе познакомиться с предметом, приковавшим к себе его внимание.

Убедившись в том, что свершившееся событие нимало не потревожило сон команды и «Роксолана» продолжает делать свои десять узлов, капитан спокойно улегся в свою койку, которую еще больше оценил после того, как временно был лишен обладания ею, и вскоре заснул сном праведника.

А то, что так пристально рассматривал Поликар, было голодной акулой, следовавшей за судном в надежде, что оттуда что-нибудь упадет.

На следующий день капитан Памфил встал с рассветом, зажег свою носогрейку и поднялся на палубу. Вахтенный матрос, которому утренний холод не давал стоять на месте, замер, увидев, как над трапом последовательно показались голова, плечи, грудь и ноги капитана, и подумав, что все это ему снится. Этим матросом был тот самый Жорж, чью одежду капитан Памфил две недели тому назад приказал выколотить рукояткой пики.

Капитан прошел мимо него, притворившись, будто не замечает его удивления, и уселся, по своему обыкновению, на юте. Он просидел так около получаса, когда другой матрос поднялся сменить вахтенного; но, едва выбравшись из люка, тот в свою очередь застыл при виде капитана, словно этот отважный моряк, подобно Персею, владел головой Медузы.

— Ну, — после непродолжительного молчания произнес капитан Памфил. — Что же ты делаешь, Батист? Ты не сменяешь этого славного малого, Жоржа, — он совсем закоченел, простояв на вахте целых три часа. Что это означает? Ну, пошевеливайся!

Машинально подчинившись, матрос заступил на место товарища.

— В добрый час! — продолжал капитан Памфил. — Каждый в свой черед, это справедливо. Теперь иди сюда, Жорж, дружище, возьми мою трубку, она погасла, зажги ее, и пусть все вместе принесут ее мне!

Жорж, дрожа, взял трубку, шатаясь как пьяный, спустился по трапу в твиндек и через минуту появился вновь с зажженной трубкой в руке. За ним следовала остальная часть команды, безгласная и потрясенная; не произнеся ни единого слова, матросы выстроились на верхней палубе.

Тогда капитан Памфил встал и как ни в чем не бывало принялся разгуливать от одного края судна до другого то вдоль, то поперек, и каждый раз, когда он приближался, матросы расступались перед ним, словно прикосновение к нему грозило смертью, хотя он был один и безоружен, а их было семьдесят и в их распоряжении находился весь арсенал «Роксоланы».

После четверти часа этого безмолвного смотра капитан остановился у командирского трапа, огляделся, спустился к себе в каюту и потребовал завтрак.

Двойная Глотка принес ему кусок трески под соусом метрдотель и бутылку бордо-лаффита. Он приступил к исполнению обязанностей старшего кока.

Это было единственной переменой на «Роксолане» за время ее перехода от Филадельфии до Гавра, где она пристала к берегу после тридцати семи дней счастливого плавания, имея на борту одним человеком меньше и одним медведем больше.

Впрочем, это оказалась медведица; ко времени встречи с капитаном Памфилом на берегах Делавэра она была супоросна, поэтому по прибытии в Париж, куда хозяин привез ее с целью преподнести г-ну Кювье, родила детенышей.

Капитан Памфил тотчас решил извлечь из этого события выгоду и, хотя спрос на его товар был невелик, в конце концов продал одного из своих медвежат владельцу особняка Монморанси (на балконе этого особняка наши читатели могли видеть его прогуливающимся до тех пор, пока один англичанин не купил его и не увез в Лондон); второго — Александру Декану, а тот назвал его Томом и доверил Фо, и Фо, как мы уже сказали, дал ему воспитание, благодаря которому он стал бы выдающимся медведем и мог превзойти даже великую медведицу Ледовитого океана, не случись то прискорбное событие, о чем мы уже поведали, и не погибни он во цвете лет.

Вот каким образом Том перебрался с берегов реки Святого Лаврентия на берега Сены.