Две королевы - Александр Дюма Страница 32

— Что ж, до начала праздника.

И Мария Луиза поспешила удалиться — в присутствии этого человека у нее кровь стыла в жилах.

«О, этому священнослужителю я ничего не смогу рассказать, — подумала она. — Где ты, мой дорогой отец де Треву. смеявшийся над моими проказами в милом парке Сен-Клу? Или даже где этот бедняга-театинец?.. Неужели доминиканцам стало известно, что он не признал за мной греха, услышав, что я не люблю короля, но при этом не отдаю предпочтение никому другому?»

На следующий день г-жа де Терранова явилась к королеве рано утром и, разбудив ее, сказала, что преподобный отец Сульпиций ждет ее приказаний.

— Иди, моя прекрасная королева, — сказал король, не дав Марии Луизе времени ответить самой, — иди! Этот святой человек научит тебя, как стать настоящей испанкой и забыть твою несчастную, проклятую Богом страну.

В Испании король и королева говорят друг другу «ты». Там это признак хорошего тона. Гранды и их жены между собой тоже на «ты», словно сапожники, и точно так же король и королева обращаются ко всем вельможам.

Мария Луиза встала и, накинув пеньюар, пошла в молельню, где в скором времени оказалась наедине с ужасным монахом, который стал ее мучителем до конца ее дней. Увидев королеву, доминиканец простер над ней свою руку в знак благословения, но на самом деле ему хотелось, чтобы она Склонила перед ним свою царственную голову. Вначале Мария Луиза нагнулась, но затем кровь гордой представительницы королевского рода взыграла в ней, и она, выпрямившись, посмотрела монаху прямо в лицо, не потупила взгляда, презрев высокомерный жест исповедника. Увы! Это взгляд обернулся для нее приговором — духовник запомнил его навсегда.

— Что вам угодно, отец мой? — спросила Мария Луиза.

— Дать необходимые наставления, касающиеся нынешнего положения вашего величества; я нахожусь здесь, рядом с вами для того, чтобы сказать вам правду, и не скрою ее от вас.

— Вы могли бы, по крайней мере, подождать, пока вас об этом попросят, отец мой, — вновь заговорила королева, величественно вскинув голову.

— О дочь моя! Подобные речи и манеры приняты во Франции, где королей исповедуют податливые и услужливые иезуиты; они довольствуются тем, что властвуют втихомолку, ведь для них все средства хороши, лишь бы цель была достигнута. Здесь же, в Испании, мы никогда не раболепствуем. Король и королева для нас — обычные кающиеся грешники. Нас волнует только их душа; но мы оставляем за собой право руководить ею в полной мере и безраздельно. Прошу вас запомнить следующее: никогда не разговаривайте со мной как с одним из ваших слуг, я этого не потерплю; после того как мы с вами переступаем этот порог, приказываю я, а вы подчиняетесь; даже сам король не вправе избавить вас от этого, ибо я говорю от имени Высшей власти, от имени Царя царей.

Королева слушала монаха, дрожа, как цветок на ветру во время бури. Однако она не опустила глаз, не унизилась перед ним.

— Святой отец, я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали, я королева…

Монах открыл дверь кабинета, где висело несколько портретов испанских королев, в том числе Елизаветы Французской, прекрасной дочери Генриха II и Екатерины Медичи, той самой королевы, супруги Филиппа II, что стала виновницей смерти дона Карлоса, сына этого монарха. Она тоже умерла довольно молодой, во время родов, — говорят, ее отравили. Портреты этой несчастной были развешаны в покоях королевы повсюду, так же как во всех ее дворцах, — возможно, в качестве наставления или угрозы. Во всяком случае, духовник использовал изображение Елизаветы именно так. Указав Марии Луизе на полотно, он бросил ей в лицо слова, которые она впоследствии не смогла забыть:

— Эта женщина тоже была королевой, она тоже была француженкой, она тоже пыталась сопротивляться; вам известно, что стало с нею.

Королева почувствовала, как холод смерти проникает в ее жилы: она упала в кресло и ничего не ответила. Душа и сердце Марии Луизы не покорились, но силы оставили ее.

Монах молча наслаждался своей победой, но ни одним движением лица не выдал своего торжества.

Он присел рядом с королевой и стал задавать вопросы; Мария Луиза отвечала на них сдавленным голосом; ее ответы конечно же не удовлетворяли духовника, но, тем не менее, он смиренно выслушал их. На первый раз и этого было больше чем достаточно.

Время шло; королеве пора было заняться туалетом, чтобы появиться на juego de canas [5], своеобразном развлечении, заключающемся в подбрасывании палок и перехватывании их на лету, что очень развивает ловкость и полезно для фигуры; герцог де Асторга блистал и в этой игре. Монах не называл имени герцога, однако вполне определенно намекал на него; королева сделала вид, что ничего не поняла, однако впредь решила прятать свои взгляды, скрывать свои мысли. Теперь рядом с ней появился еще один шпион, ибо духовник королевы никогда не оставляет подопечную, если не считать развлечений, присутствовать на которых ему не позволяет сан, но на это время поручает «заботы» о ней своим агентам, замещающим его. Святая инквизиция все видит и все знает. Их величества в какой-то мере избавлены от ее стрел лишь в королевской опочивальне, на подушках супружеского ложа. Я бы не хотела царствовать в этой стране даже при условии, что в мое распоряжение ежегодно поступало бы по тысяче новых галионов.

Вечером, как и накануне, состоялся фейерверк. Королева, разумеется, появлялась повсюду, была неизменно весела и любезна, за исключением тех мгновений, когда взгляд отца Сульпиция пронизывал ее как ледяной луч. Это выражение может показаться неудачным, но подобное ощущение нельзя описать словами. Мне оно знакомо, я испытала его на себе в молодости, в присутствии свекрови и особенно — моего дяди аббата делла Скалья.

Главным событием праздничных дней была коррида. Накануне вечером королеве стали расхваливать прекрасное зрелище, которое ей предстояло увидеть на следующий день. Мария Луиза поневоле задрожала, король заметил это и спросил, не простыла ли она.

— Нет, — ответила королева, — мне страшно.

— Тебе страшно? Но отчего же, скажи, пожалуйста?

— Я боюсь того, что увижу завтра.

— Полно! Такую слабость может позволить себе только француженка, а ты теперь королева Испании и должна привыкать к обычаям и развлечениям испанцев. Постарайся, по крайней мере, не показывать свое неодобрение и не падать в обморок — тебе этого ни за что не простят.

— Моя дочь постепенно со всем этим освоится, — добавила королева-мать, — я была такой же, как она, когда приехала сюда, а теперь коррида — мое любимое зрелище.

— Что же касается меня, — подхватил Нада, по обыкновению вмешивавшийся в любой разговор, — то я не вижу ничего забавного в том, что вельможу заставляют играть роль мясника. Я уже нашел себе подходящее место на время корриды — спрячусь под мантией моей повелительницы, закрою глаза и заткну уши, чтобы ничего не видеть и не слышать.