Россия за облаком - Святослав Логинов Страница 31

Самого Никиту Бекмурза выспрашивал дотошно: кто таков, откуда, как попал в Туркестан. Пришлось врать. Никита сказался казаком из пограничной стражи Устюрта. Сначала хотел сказать, что из охраны Красноводского лагеря, но вовремя сообразил, что когда они попадут туда, враньё немедленно вскроется.

Сошло, хотя и десантные ботинки, и камуфляжная форма слабо напоминали одежду, обычную для казаков в девятнадцатом веке. Но майора Кубатиева больше интересовали другие вещи: дороги к Асхабадскому оазису, источники воды, численность противника, вооружение. Никита сто раз похвалил себя за предусмотрительное чтение книжек по истории и этнографии. Он рассказал о крепости Геок-Тепе, считающейся неприступной, о том, что противник организован и хорошо вооружён. Не то сами англичане продали текинцам нарезные винтовки и новейшие чугунные орудия, не то текинцы купили всё это у пуштунов, с которыми Англия неудачно пыталась воевать. Восток – дело тонкое, и правда ходит здесь столь же извилистыми путями, что и ложь.

Бекмурза выслушал Никиту, кивнул:

– Разберёмся с английскими пушками.

Никита промолчал. А что делать, не говорить же майору, ведущему приграничную разведку: «Ваше благородие, передайте его превосходительству генералу Ломакину, чтобы он не вздумал соваться к Геок-Тепе. Не по себе дерево ломит, только людей погубит зря. Пусть обождёт конца Балканской войны, а там уже генерал Скобелев штурмом возьмёт Геок-Тепе и заставит текинцев присягнуть на верность России. Вам всего-то нужно подождать четыре года и публично признаться в неспособности командовать войсками». Вряд ли генерал Ломакин благосклонно отнесётся к подобному предложению.

Муза истории во все века страдала склерозом. Четыре года для неё ничто и судьба сколь угодно большого отряда ей безразлична. Главное – чем дело кончилось, на чём сердце успокоилось. Забываются погибшие и выжившие, победители и побеждённые, помнятся лишь полководцы. Очень утешительная позиция, жаль, что она слабо утешает, когда идёшь по выжженной степи рядом с ещё живыми героями склеротичной богини. Покуда они живы, им нет дела, что будут забыты все, и даже бронзовая надпись на стволе трофейного орудия, повествующая о геройствах майора Бекмурзы Кубатиева в сражении под Геок-Тепе, не гарантирует памяти потомков.

Через два дня русский отряд уходил в сторону Красноводска. Кочевники, которых сдерживали стада, оставались около биркета. Но теперь одни знали, что гоклены – мирный народ, другие – что им открыта дорога в русские владения.

Никита уходил вместе с русскими. Он чувствовал себя уже почти дома. В Красноводске осталось попасть на пароход до Астрахани, а там – хоть пешком – добраться в торговое село Ефимково.

На прощание зашёл в юрту к старому Курбандурды, кланялся, прижимая руки к груди, говорил: «Рахмат». С Караджей обнялся, потом снял с шеи крест и отдал молодому пастуху. Караджа сначала не понял, потом заулыбался: «Доган!» – и, сняв косматый бараний телпек, надел его Никите.

– Доган, – повторил Никита. – Брат.

* * *

Не сбылись надежды, что сын родится, и в семье всё станет, как следует быть. Ещё хуже стало. Серёжа ходил недовольный, дулся, что мышь на крупу, жаловался на отсутствие внимания и заботы. К сыну не подходил, не то боялся, не то ревновал, что Митрошка Шуркино внимание отвлекает. Не брал его на руки, даже когда Митрошка принимался плакать, только кричал недовольно:

– Сделай что-нибудь наконец! Пусть он замолчит!

– Ты бы с ним поговорил, – не выдерживала Шура. – Чать твой сын, не купленный.

– Чего с ним говорить? Всё равно он ни хрена не понимает.

Патронажная сестра, навещавшая молодую маму, успокаивала:

– С мужчинами это часто бывает. Пока ребёнок говорить не начнёт, они его не воспринимают.

Значит, надо ждать ещё. Быть терпеливой, ласковой, заботливой. Хорошо хоть по ночам Серёжа перестал приставать. И нельзя сразу после родов с мужем жить, и не нравится ему, что от Шурки молоком пахнет. Сергей даже сказал раз, что Шура теперь не женщина, а коза.

Потом кончились деньги. Маленький ребёнок требует много: кремы, соски, игрушки, распашонки… Одни памперсы сколько стоят, а ведь это не подгузник, который постирал – и снова используй, памперс – штука одноразовая. Серёжу тоже надо кормить, а пособие на ребёнка – не деньги, а слёзы. Пришлось начинать трудный разговор с мужем.

– Откуда я тебе денег возьму? – закричал Серёжа. – Рожý, что ли? Головой думать надо было, прежде чем детей заводить!

Серёжа ушёл, хлопнув дверью, и вернулся лишь утром, хотя ансамбль в этот день в клубе не играл.

– Ты где был? – спросила Шура.

Сергей уселся на край кровати, – Шура так и не смогла отучить его от этой скверной привычки, – потёр лицо ладонью и произнёс:

– Что-то у нас с тобой в жизни не срастается.

– Ты где был-то? – повторила Шура.

– А вот это, – Сергей резко вскочил, – не твоё дело! Я же говорю, расходиться нам надо.

– Куда расходиться? – тупо переспросила Шурка.

– Не куда, а как! Молча. Сама видишь, характерами мы не сошлись, я человек творческий, а ты как была деревней, так и осталась. Говорить с тобой не о чем, у тебя только ребёнок на уме, о муже ты не заботишься, в постели – словно лягушка холодная… так чего ради нам с тобой жить? В общем, так, я нашёл себе другую женщину, а с тобой подаю на развод.

– Какой развод? – Шурка никак не могла понять, что ей говорят. – Нас же в церкви венчали.

– А разведут в загсе. Загс сейчас главнее, без него церковный брак силы не имеет.

– Что господь соединил, то люди не разводят. Что ты говоришь, Серёжа, это же грех какой!

– Ну, грех. Все грешны, один бог без греха. Что же мне после этого с тобой всю жизнь мудохаться? Покаюсь, отмолю – господь простит.

– Блуд – грех смертный, его не отмолишь.

– Это с тобой трахаться – блуд смертный! – закричал Серёжа. – Ты ещё меня учить будешь, дура фригидная! В общем, так: квартира оформлена на меня, ты здесь и вовсе не прописана, так что собирай манатки и проваливай в свою деревню. Музыкальный центр у меня куплен до свадьбы, телевизор мои родственники подарили, так что совместно нажитого у нас только детские вещи. Потом оценим, сколько это может стоить, и свою долю я тебе за полцены уступлю.

– Серёжа, опомнись! У нас же Митрошка!

– Вот и целуйся со своим Митрошкой, а меня – уволь.

– Подумай хорошенько, Серёжа. Та женщина тебе никто, а мы венчаны.

– Повенчаюсь и с этой.

– Да кто ж тебя повенчает при живой жене?

– Повенчают, куда они денутся. Тут откажут – в Москву поеду, там попы покладистые. Заплачу побольше – и повенчают.

– А бог? Его не обманешь. Вот он, смотрит. Сам же не велел на божницу занавески вешать.

– Ты меня ещё будешь православию учить? Дура! Лучше попытайся понять: автобус на Ефимки в полтретьего уходит. Опоздаешь – будешь на автовокзале ночевать.