Защитник - Конн Иггульден Страница 31

– Он не был глупцом, – возразил Кимон, глядя на Ксантиппа и отвечая на заданный вопрос. – Мой отец говорил, что деда называли так за отчаянную смелость, за то, что он не выказывал страха, даже когда его никто бы за это не упрекнул.

– Я так и слышал, – согласился спартанец. – Для меня большая честь познакомиться с его внуком.

К удивлению Ксантиппа, он протянул покрытую шрамами руку, и Кимон ответил тем же. На мгновение мир затаил дыхание, наблюдая, как двое мужчин пытаются раздавить друг другу пальцы. Состязание наконец закончилось, руки у обоих вышли из него целыми, хотя и изрядно помятыми и с белыми отметинами.

– А эти двое? – спросил спартанец, ничем не выдавая того факта, что испытал свою силу против силы Кимона и что это прошло не очень хорошо. – Мне нужны имена всех вас.

– Эти люди – наши сопровождающие и слуги, – коротко объяснил Ксантипп, не оборачиваясь ни на Реласа, ни на Онисима, которым хватило ума упереться взглядом в землю.

– Они немые? – поинтересовался спартанец, подойдя настолько близко, что они ощутили не только запах пота и масла, но и жар от его кожи.

– Я Релас из Гиппотонтиса, служил келейстом в битве при Саламине. Ты был там?

Спартанец осклабился и сильно ударил гоплита по лицу тыльной стороной ладони, что считалось жестом презрения. Голова у Реласа качнулась, на рассеченной губе выступила кровь. Гоплит отступил на шаг и в изумлении оглянулся.

Ксантипп поспешил вмешаться, и голос его имел устрашающее сходство с рыком:

– Мы союзники, защищенные обычаями и клятвами вашего царя…

Больше всего его поразило явное физическое высокомерие стражника. Спартанец стоял, подавшись вперед, держа руки на изготовку, и, похоже, был готов броситься в одиночку против четверых.

– Куриос… – обратился Релас к Ксантиппу. – Я готов ответить, если позволите. Мать однажды вот так же ударила меня за то, что я просто болтал.

Гоплит повел плечами, и, к удивлению Ксантиппа, Кимон едва заметно кивнул – это можно было понять как разрешение. Ксантипп снова посмотрел на Реласа, отметив его телосложение и мускулистые руки. Он вовсе не был уверен, что здоровяк действительно представляет, чем рискует.

– Нет. Я бы предпочел пройти через ворота и заняться вопросами собрания, – медленно произнес Ксантипп.

– Куриос, я должен ему ответить. – Зычный голос гоплита напоминал грохочущий вдалеке шторм.

– Я всегда здесь, сынок. Могу, если хочешь, подождать, пока ты не вернешься… – с улыбкой пообещал спартанец и сказал Ксантиппу: – Вы можете пройти, когда будете готовы. Нам передали, чтобы вас пропустили. Конечно, это было до того, как твой раб проявил к тебе неуважение.

– Я свободный человек, – возразил Релас. – А ты поплатишься за свои слова.

Ксантипп вздохнул – эти задиры изрядно ему надоели.

– Я запретил. Хватит!

Релас стоял как статуя, глубоко дыша и всем видом выражая желание продолжить. В какой-то момент показалось, что решение повисло на волоске.

– Открой ворота, спартанец, – сказал Ксантипп. – Наше дело не терпит отлагательств.

Стражник покосился на них и скривил губы, будто его оскорбили.

– Значит, все так, как я слышал, – изрек он и, как проклятие, добавил: – Афиняне!

Ксантипп выдохнул гнев. Ему вдруг стала ясна цель спартанца. Победа заключалась в очевидном – не дать ему того, чего он так хотел. Релас, похоже, тоже это понял.

– Хорошо двигаешься для раба, – продолжил дразнить его спартанец.

Гоплит кивнул. Ксантипп указал на ворота, и стражник, сплюнув, сдался.

Стоя перед стеной, Ксантипп услышал, как снимают решетки и цепи. Потом двое мужчин взялись за железные прутья наверху. Ворота распахнулись, и гости не спеша прошли через них. Арка была низкая, поэтому афинянам пришлось вести лошадей, пригнув им голову. В конце короткого, тесного и холодного прохода виднелись еще одни ворота, ведущие на свет. Оказавшись на другой стороне, все обернулись – стена тянулась на запад и восток внушительной полосой каменных башен. Стоявшие на ней спартанцы хмуро смотрели на афинян сверху вниз, готовые, казалось, спрыгнуть в любой момент.

Стражник уже охладил свой пыл и теперь, когда брошенный им вызов остался без ответа, проявлял лишь холодное презрение.

– Спарта в трех днях пути к югу или в двух, если у вас срочное дело, – объяснил он, указывая дорогу. – Вы найдете эфоров на акрополе. Будьте почтительны. Не все, кого вы встретите, будут такими же терпеливыми или приветливыми, как я.

В ответ Ксантипп поблагодарил его, но стражник уже потерял к ним интерес. Убедившись, что ворота и туннель надежно заперты, он взбежал по ступенькам на стену. Там его встретили двое товарищей. Один толкнул его локтем в бок и что-то тихо сказал. Стражник, улыбнувшись, развел руками, и все трое отвернулись.

Ксантипп посмотрел на Кимона, затем на Реласа, к которому вернулось прежнее мрачное настроение. Продолжая путь, афиняне старались не обращать внимания на людей в красных трибомах. Судя по всему, в лагере разместилось двести или триста человек, готовых в случае необходимости защищать стену. Любопытство подтолкнуло некоторых оставить свои занятия и упражнения и подойти ближе к дороге. Вдалеке за несущим новости бегуном, голым, если не считать пары сандалий, поднимались клубы пыли. Ксантипп подумал о бедном Фидиппиде, который бежал из Афин в Спарту и обратно с сообщением о предыдущем вторжении. Четыре дня в пути, несколько часов сна. Несомненно, именно этот пробег, а не другой, от Марафона до Афин, стоил ему жизни.

– Релас, ты проявил большую сдержанность, – похвалил гоплита Ксантипп.

Вырастивший двоих сыновей, он знал, как важно произнести нужные слова в нужное время.

Немного подождав, он продолжил:

– Это делает тебе честь. Я этого не забуду.

Релас молча кивнул и слегка покраснел.

Они снова сели верхом и пустились рысью по дороге, оставив за плечами заходящее солнце. Ксантипп ничего не сказал, когда Кимон выудил из мешка мех с вином и предложил остальным, однако сам отказался. Временами Ксантипп понимал молодых людей примерно так же, как спартанцев или персов. Они все были странной породы.

Александр, царь Македонии, стоял перед афинским собранием. Его накидка и доспехи не скрывали ни ширины плеч, ни впечатляющего роста. Волосы у него были светлее, чем у Фемистокла, и на солнце выглядели как полированная бронза или золото.

В тот день на холм Пникс, не зря получивший название, означающее «столпотворение», пришло около двадцати тысяч человек. Весь город уже знал о присутствии македонцев в Афинах, и все хотели выяснить, что это может означать. Прекратились даже строительные работы, и на холме царила тишина, дул легкий ветерок.

– Говори, Александр, царь Македонии, – сказал Фемистокл.