Мадам Лафарг - Александр Дюма Страница 30

«Ночная тьма поредела, но окончательно еще не рассвело, когда звон бубенчиков на упряжи оповестил меня, что пора трогаться в путь. Настал миг прощания со всем, что я любила – с близкими людьми, местами, где я жила… Слезы, поцелуи, пожатия рук – но вот руки, которые я пожимала, выскользнули из моих… Карета тронулась. По Парижу я ехала в такой горести, что даже не взглянула на него, не окинула прощальным взглядом. Однако скоро прохладный ветерок высушил мои слезы, он теребил мою газовую вуаль и стряхивал пыльцу со старых вязов вдоль дороги. Проснулись и защебетали птицы. Бледная заря нарядилась в пурпурные одежды, выплыло ослепительное солнце, благосклонно оглядело все вокруг, и природа горделиво засияла под огненным взглядом своего божества.

Я повернулась к г-ну Лафаргу, он спал, а я погрузилась в сны наяву. До сих пор я жила среди любящих меня людей, но была для них словно бы на втором плане, с этого дня я буду душой, первой радостью, главной надеждой в жизни другого человека. Я буду возлюбленной. Чувство собственной ненужности, больно тяготившее меня в прошлом, уступит чувству долга и обязанностям. Своими поступками и словами я буду оказывать уважение достойному человеку, который дал мне свое имя, и вместе с тем радовать его. Мне казалось, что г-н Лафарг обожает меня. Я пока еще не привыкла его любить, но говорят, что супружеская любовь приходит быстро. В браке по расчету любовью называют уважение, смягченное нежностью, и я чувствовала, что у меня в сердце есть все, что может питать это чувство. Рассудок убеждал меня, а воображение облекало доводы в эмоциональные деликатные картины, они баюкали меня все утро: первый поцелуй в лоб, потом второй, третий… на него я, возможно, отвечу. Его рука нежно обовьет мою талию, когда я почувствую усталость. Ласковый голос скажет мне: «Я люблю вас», а потом трепетным шепотом: «А ты, ты любишь меня?»

Тряска разбудила г-на Лафарга, он потянулся, раскинув руки и зевая с громким «а-а», чмокнул меня в щеку и спросил:

– А не позавтракать ли нам, женушка?

В коляске лежал сверток с холодной курицей, г-н Лафарг взял ее за крылышки, разорвал пополам и протянул мне половину. Я отказалась, почувствовав немалое отвращение. Он решил, что я больна, забеспокоился, засуетился, принялся уговаривать выпить хотя бы стакан бордо. И после нового отказа выпил сам всю бутылку – за себя и за меня, которые теперь «одно целое».

Запах еды был мне невыносим. Я обменялась местом с Клементиной [103]и развлекалась тем, что слушала болтовню кучера. Как только очередной кучер узнавал про чаевые, язык у него развязывался. Завтрак с вином отрезвил меня, хотя потом я всячески старалась себя утешить – не всегда же мы будем завтракать по-дикарски.

К полудню я вновь села в коляску и заговорила с г-ном Лафаргом – попыталась завести с ним беседу о литературе, театре, моем дорогом Вилье-Элоне, о чудесных тамошних лесах. Услышав о лесах, г-н Лафарг оживился – лес его заинтересовал. Но успех мой был недолог, я ничего не знала ни о цене на тамошний лес, ни о древесном угле, и разговор наш вскоре иссяк. Он вытащил из кармана бумажник и погрузился в какие-то цифры и счета, как мне показалось, они его очень заботили.

Я попыталась заснуть, но нет – мешало пылающее солнце и собирающиеся на востоке тучи. Их свинцовый плащ давил на меня, не давал дышать, у меня разболелась голова. К пяти часам мы приехали в Орлеан. Я едва держалась на ногах и попросила приготовить мне ванну, надеясь немного освежиться и отдохнуть.

Едва я успела войти в ванную комнату, как дверь задергали.

– Мадам принимает ванну, – сообщила Клементина.

– Я знаю. Откройте мне дверь, – послышался голос г-на Лафарга.

– Но, сударь, мадам не может вас принять.

– Мадам – моя жена! Какие, к черту, могут быть церемонии?!

– Прошу вас, не кричите так громко, подождите немного, через пятнадцать минут я уже буду одета, – сказала я наконец не без огорчения.

– Так я и хочу войти, потому что вы неодеты! Вы что, за дурака меня держите? Думаете, что и дальше будете меня за нос водить, недотрога-парижанка?

– Мне страшно, – шепнула я Клементине и громко сказала: – Сударь, прошу вас, ради первого дня будьте, пожалуйста, пообходительнее.

– Мария! Немедленно открой дверь или я ее высажу!

– Вы здесь хозяин и вправе высадить дверь, но я ее не открою, – ответила я. – Сила бессильна перед моей волей, запомните это раз и навсегда.

Его ругательства были настолько грубы, что я побелела. Перо мое не в силах их воспроизвести. Г-н Лафарг удалился в ярости. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Милочка Клементина растрогала меня до слез, она старалась утешить меня и целовала мне руки. Увидев, что я немного успокоилась, она вышла и отправилась на поиски г-на Лафарга. Клементина попыталась объяснить ему, как он был не прав передо мной, но он ее не понял. Она сказала ему, что у меня хрупкое здоровье и подобные сцены сведут меня в могилу.

– Ладно, – сказал он, – на этот раз я промолчу. Но как только мы приедем в Легландье, я сумею научить ее уму-разуму» [104].

Вот так они ехали в Легландье.

А теперь посмотрим, чем их встретил Легландье, где г-н Лафарг обещал научить жену уму-разуму.

«Около часа мы пробыли в Вижуа у кузена г-на Лафарга. Мне так страстно хотелось добраться до „собственного угла“, что я не возражала ни против смотрин, ни против поцелуев. Я даже машинально съела несколько слив, так и не очнувшись от горестных своих впечатлений. Привели лошадей под седлом. Я чувствовала себя разбитой и пожелала ехать и дальше в карете. Меня упрекали в неосторожности, говоря, что невозможно проехать в экипаже по диким гористым местам, что отделяют нас от Легландье. После грозы ни единого луча солнца не пробивалось сквозь облака. Деревья пригнулись под потоками дождя, дороги развезло, и лошади принуждены были двигаться шагом. Мало этого! На протяжении всего пути нас в самом деле подстерегала опасность разбиться, потому что добрых три часа мы спускались по отвесной впадине. Наконец мне показали несколько закопченных крыш, показавшихся из тумана, и сказали, что это и есть завод. В конце тополиной аллеи мы остановились.

Я вышла из кареты и попала в объятия двух женщин. Прошла под темным холодным и сырым сводом, поднялась по ступенькам нетесаного камня, грязным и скользким из-за дождя, который пропускала дырявая крыша, и оказалась наконец в большой комнате – ее можно было бы назвать деревенской гостиной. Опустилась на стул и с недоумением огляделась вокруг.

Свекровь, держа меня за руку, с любопытством меня рассматривала. Мадам Бюфьер, кругленькая маленькая женщина, свежая, розовая, досаждала мне нежностями и вопросами, ей хотелось рассеять мое горькое недоумение, которое она принимала за робость. Появился г-н Лафарг, он попытался усадить меня к себе на колени, но я достаточно мягко отстранила его, и он со смехом заявил во всеуслышание, что я «умею ластиться к нему только наедине» .