Месть розы - Николь Галланд Страница 30

28 июня

Поздно вечером, предварительно убедившись, что часовые трезвы или, по крайней мере, не спят, и объявив, что обстоятельства требуют его незамедлительного присутствия в Ахене, у постели больного дядюшки, Маркус отбыл — но не на север и не в Ахен, а на юг. Меняя загнанных лошадей на почтовых станциях, он скакал во весь опор ночь напролет. Под утро, после краткого сна, он продолжил путь на юг, пока не достиг торговых путей долины Рейна. Вдоль дорог там росли деревья с пышными кронами, чья обильная тень дарила спасительную прохладу, но не защищала от полчищ злобных насекомых. Под вечер, в свете косых лучей заходящего солнца, он двинулся на запад, миновал речку и приблизился к небольшой рощице. Дубы, ивы, вязы и розовый кустарник живописно окружали развалины женского монастыря. Здесь жила женщина, собиравшая лечебные травы и ягоды. Она приходилась двоюродной бабушкой одной из служанок Имоджин.

И умела хранить тайны. За последний год они с Имоджин встречались здесь трижды — дважды, чтобы провести ночь, а один раз им удалось пробыть вместе несколько дней. Лесная жительница кормила их, стелила постель на полу старой часовни, ничего за это не просила и со спокойным безразличием принимала деньги и драгоценности, которые настойчиво совал Маркус. Ей не на что было их тратить.

Имоджин в свободно ниспадающем желтом платье выбежала ему навстречу из кустарника, радостно улыбаясь. При виде ее бледной кожи, контрастирующей с блестящими каштановыми волосами, Маркус замер от восхищения.

— Я только что приехала! — проворковала она счастливо. — Прекрасно, теперь все время наше!

С этими словами она схватила его за рукав и со смехом повлекла в старую часовню.

Там, в пронизанном солнечными лучами сумраке, в месте, когда-то бывшем местом молитвы, они принялись страстно обниматься и покрывать поцелуями лица друг друга. Совсем скоро они уже лежали, тесно прижавшись, меж мягкими, заботливо привезенными Имоджин простынями, на ложе из листьев вяза и сухой болотной травы. Снаружи сиял яркий день, но внутри было не жарко, а лишь тепло. Каменный пол словно покрывала леопардовая шкура, созданная из круглых пятнистых теней. Как всегда в подобных ситуациях, Маркус ниже пояса был одет.

— Мне так тебя не хватало, — произнес один из них, и оба немедленно забыли, кто именно это сказал.

Перекатившись на спину, она притянула его к себе, так чтобы он оказался сверху, — улыбаясь, как всегда, когда ощущала, что от близости ее тела его плоть твердеет.

— Когда же наконец это случится? — нежно промурлыкала она, но ее улыбка погасла, когда она разглядела выражение его лица. — Что с тобой, любимый?

Его взгляд встревожил ее. Он смотрел так, словно прощался навсегда и хотел запечатлеть в памяти мельчайшую черточку своей возлюбленной.

— Мы не должны… — прошептал он так тихо, словно говорил сам с собой.

— Вообще-то, — продолжила она с улыбкой, — на сегодня я запланировала кое-что совсем особенное.

Он резко сел. На его лице возникло выражение муки, почти страха.

— Мне не следовало приезжать, Имоджин, сейчас я не нахожу в себе сил…

— Вот и чудно, — прервала его она, положив руку ему на губы. От ее пальцев исходил аромат яблок. — Если я королева твоего сердца, ты должен слушаться меня. — Ее голос, одновременно робкий и вкрадчивый, бархатно-мягкий, был, без всякого сознательного намерения с ее стороны, полон соблазна. — Я желаю, чтобы ты познал меня как муж.

— Господи, — простонал он, с усилием отрываясь от нее. Она села и начала подвигаться к нему по испещренным колеблющимися тенями простыням.

Имоджин, прекрати, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— О совокуплении, — с невинным удовольствием смакуя собственную греховную осведомленность, промолвила она. — Само собой, я не знаю, о чем говорю… пока не знаю.

С каждой их встречей ему все мучительнее давалось почитание того, что казалось всего лишь досадной технической деталью. Сегодня же причин для такого почитания было одновременно и больше, и меньше.

— Имоджин, можно найти другие способы доставить друг другу удовольствие. Прошу тебя, ты должна сохранить себя для брачной ночи. — И, не в силах справиться с нахлынувшим чувством, он выпалил: — Что, если она будет не со мной?

Имоджин понимала и его чувства, и ситуацию в целом достаточно хорошо, чтобы предвидеть такое возражение.

— Это — бесценный дар, и я предпочту отдать его возлюбленному, а не чужому мужчине, который по случайному стечению обстоятельств станет моим мужем.

— Все не так просто, — покачал головой Маркус. — Первый раз бывает болезненным, дорогая, и потом все, что тебе останется, это боль из-за того, что ты связалась со мной, потому что муж вышвырнет тебя за блуд.

— Ты такой же, как мой отец! — взорвалась она. — Он меня не выпускает, а ты не впускаешь! Не обращайся со мной как с ребенком, Маркус!

Совладав с собой, она опять заговорила мягко и спокойно, и от этого он снова растаял.

— Вряд ли одной женщине на тысячу доводится испытывать чувства, какие испытываю к тебе я, а счастье взаимности выпадает на долю, наверное, одной из десяти тысяч. Это дар судьбы. И если мы не поступим с ним соответственно, это все равно что швырнуть его обратно в лицо Богу.

Маркус рассмеялся, удивленный ее рассуждениями.

— Вряд ли церковь с этим согласится.

— В Писании сказано, что нельзя возжелать лишь жены ближнего своего. Я тебе не жена ближнего. И нигде не сказано, что в брачную ночь невеста должна быть девственницей. Наш Спаситель никогда этого не утверждал. Нашему Спасителю это было все равно. Одна из тех, кто следовал за ним, была женщиной, но при этом не была ни женой, ни девственницей.

С этими словами она улыбнулась, кокетливо и слегка смущенно. От этой улыбки он всегда таял.

— Я от тебя не отстану, — предупредила она.

На протяжении вечности — или, быть может, мгновения — Маркус смотрел на Имоджин, воображая, что еще сможет удержаться. Потом рывком притянул ее к себе, под себя, почти с бешенством прижимаясь своими губами к ее. Она потянулась к запретным шнуркам. Пока она развязывала их, раздевая его, он не сводил с нее глаз. Он не раз видел это молодое прекрасное тело, прикасался к нему руками и губами, но прежде всегда знал, что есть черта, за которую переступать нельзя. Теперь, без этого ограничения, все стало несравненно слаще.

Было больно, но не сильно — не так, как она боялась. Маркуса переполняли чувства. Он разрыдался, уткнувшись ей в волосы, утопил ее в поцелуях. Гладя ее лицо, он вымолвил: