Черноводье - Валентин Решетько Страница 30

Песню подхватил высокий женский голос. Вплелись в мелодию другие женские голоса. И вот уже баржа загудела мужскими басами. От этой внезапно возникшей песни, доносившейся словно из-под земли, побежали мурашки по спине.

На палубе забегали караульные. Над люком склонился пожилой коренастый милиционер с большими буденновскими усами:

– Кончай, ребята, бузить! Начальство на берегу!

Чей-то громкий молодой голос закричал в ответ:

– Везите скорее, хватит измываться!

– Пока, Кирилл! – криво усмехнулся Талинин. – Моим не терпится. – Талинин быстро сбежал к трапу буксира. Поднявшись в ходовую рубку, он торопливо проговорил:

– Ну что, капитан, с Богом!

Неразговорчивый капитан искоса глянул на молодого коменданта и недовольно пробурчал:

– Бога вспомнили… – хотел еще что-то добавить, но только досадливо тряхнул головой и протянул руку к веревке, которая была привязана к рычагу пароходного гудка. Черная труба окуталась шапкой белого пара. Низкий рев гудка поплыл над рекой. Откуда-то снизу, из-под колес, со свистом вырвалась струя перегретого пара, на минуту заложило уши. Затем в наступившей тишине отчетливо раздалась команда капитана, многократно усиленная рупором:

– Отдать носовой!

Шкиперы и свободные от вахты конвоиры навалились на шесты, отталкивая присосавшиеся к берегу баржи. Колеса парохода нехотя повернулись, плицы натужно ударили по воде, буксирный трос натянулся, и караван тронулся с места.

Талинин примостился в углу рубки и снова достал кальку. Подошел капитан и стал с интересом рассматривать чертеж, комендант свернул кальку и убрал ее в планшетку.

– Я скажу, где приставать. До остановки еще далеко.

Капитан посмотрел внимательно на молодого коменданта и неприязненно буркнул:

– Где скажешь, там и высадим.

– Вечером умерших похоронить надо.

– Не привыкать, пристанем… – И капитан, внезапно озлясь, закричал на рулевого матроса:

– Куда жмешься, куда жмешься к крутояру, раззява! Баржи раздавить хочешь! – и забористо длинно выматерился.

Отбивая заданный машиной ритм, колесные плицы все подминали и подминали под себя черную васюганскую воду. Караван все выше и выше поднимался вверх по реке. Уже давно скрылась за поворотом Чижапка, где был пересыльный пункт.

В трюме было душно. Отупевшие от жары, молча сидели люди. В носовой части трюма, привалившись к переборке, сидел Жамов. Смятая рубаха косоворотка расстегнута, волосатая грудь в поту.

– Попариться бы!.. – мечтательно проговорил Лаврентий, чувствуя, как липкий пот струйками бежит по спине.

– Какой тут пар, в речке помыться бы дали! – со злом ввязался в разговор русобородый Ивашов. – Почитай уже месяц в энтой хоромине.

– Ни седни завтра привезут.

– Быстрее бы везли, – поддержал разговор Прокопий Зеверов и с беспокойством посмотрел на старуху мать, которая после похорон своей новоявленной подруги, Марфы Глушаковой, тоже слегла и не поднималась уже целую неделю.

– А по мне бы, везли бы и везли без конца! – проговорила Настя, крепко прижимаясь к мужу. – Боюсь я, Ваня, с каждым днем все сильнее и сильнее.

Иван нежно гладил рукой Настины волосы и тихо проговорил:

– Страшнее, Настя, поди, не будет, – и задумчиво закончил: —…А можить, и будет…

– Осподи, за что! – заломила руки Анна.

– Ну, ну, – пробасил Лаврентий. – Опять глаза на мокром месте!

– Не буду, отец, не буду! – виновато проговорила Анна, вытирая ладонью слезы.

Мимо барж плыли черемуховые берега, низко над водой беззаботно летали кулички-перевозчики, истошно голосили в воздухе серебристые мартыны. Июньский день клонился к концу. Красное солнце уже цеплялось за горизонт. Караульным на барже был милиционер Широких. После того как Иван Кужелев отказался нести караул, Широких Илья Степанович частенько поднимался на мостик к старому шкиперу, где они подолгу и обстоятельно вели беседы. Поступок Ивана Кужелева их сблизил, но они, словно по уговору, о нем не вспоминали.

– Ты скажи, какая жара, будто у нас на Алтае! – говорил Илья Степаныч, вытирая платком потное лицо.

– Жарит! – соглашался Кузьмич и задумчиво добавил: – А места здесь, по всему видать, богатые! Зверья и рыбы невпроворот!

– Богатые-е, – Широких смял в руке носовой платок и сунул его в карман галифе. – Только богатство такое… – милиционер запнулся, подбирая слова, и закончил: – Которое под кнутом – не в радость.

– Твоя правда, радости мало! – подтвердил вполголоса старый шкипер.

Натужно шлепая колесными плицами, буксирный пароход километр за километром устало поднимался вверх по реке. Все сильнее густели и удлинялись тени, пока не перекинулись с берега на берег. Помаленьку начала спадать жара, от воды потянуло ночной свежестью. Для спецпереселенцев закончился еще один длинный до бесконечности день.

В рубке буксира молча сидел комендант. Наконец он поднял голову и, мельком оглядев речные берега, проговорил:

– Давай приставать, капитан; похоронить покойников надо.

Капитан взялся за веревку, протянутую в рубке над головой, и потянул. В низких берегах, заросших тальником и черемушником, забился густой бас пароходного гудка.

– Однако, приставать будем! Хоронить… – проговорил шкипер. Подтверждая его слова, с буксира прогремел металлический, усиленный рупором голос.

– Эй, на барже, хороните жмуриков! Только быстро, быстро!