Последний кит. В северных водах - Ян Мак-Гвайр Страница 30

Тело Ханны переносят в кубрик и кладут на стол, чтобы Самнер мог осмотреть его. В помещении царит тишина, несмотря на то, что оно набито битком. Самнер, буквально кожей ощущая тепло дыхания моряков и их мрачную, напряженную сосредоточенность, спрашивает себя, а чего они, собственно, ожидают от него. Что он вернет мальчишку к жизни? Тот факт, что он является судовым врачом, больше не имеет никакого значения. Он так же беспомощен и бессилен, как и они. Внутренне содрогнувшись, он берет Джозефа Ханну за подбородок, на котором еще нет даже намека на щетину, и слегка запрокидывает его кверху, чтобы лучше видеть темную цепочку синяков у него на шее.

– Задушен, – говорит Браунли. – Чистое убийство, будь я проклят.

Столпившиеся в кубрике мужчины негромким ропотом выражают согласие со своим капитаном. Самнер, испытывая щемящее чувство стыда, с неохотой поворачивает юнгу на бок и раздвигает его бледные ягодицы. Кое-кто из зрителей придвигается поближе и наклоняется, чтобы лучше видеть.

– То же самое или хуже? – спрашивает Браунли.

– Хуже.

– Проклятье.

Самнер поднимает глаза на Кэвендиша. Старший помощник отворачивается и что-то шепчет на ухо Драксу. Он вновь переворачивает мальчика и, нажимая на ребра, считает переломы. Открыв юнге рот, он отмечает, что два зуба у него сломаны.

– Как это случилось? – рявкает Браунли. – И почему, ради всего святого, никто ничего не заметил?

– В последний раз я видел мальчика позавчера, – говорит Самнер. – Как раз перед первой разделкой.

В кубрике раздается нестройный гул голосов – это моряки вспоминают свои последние встречи с убитым ребенком. Браунли орет на них, приказывая замолчать.

– Не все сразу, – говорит он. – Ради Христа.

Капитан побледнел и пришел в ярость; он возбужден и явно нервничает. Еще никогда в жизни он не слыхал о том, чтобы на борту китобоя могло произойти убийство – да, между членами экипажа случаются драки, причем часто, иногда дело доходит и до поножовщины, но только не преднамеренное убийство, да еще ребенка. Это ужасно, думает он, мерзко и отвратительно. Надо же такому случиться именно теперь, в его последнем плавании, словно мало было ему «Персиваля», навсегда запятнавшего его репутацию. Он обводит взглядом лица двадцати или тридцати членов экипажа, набившихся в кубрик, – чумазые и бородатые, потемневшие от загара и обожженные арктическим солнцем – скрестившие грубые и мозолистые руки перед собой, словно на молитве, или засунувшие их глубоко в карманы. Это Джейкоб Бакстер во всем виноват, говорит он себе, этот нечестивый ублюдок, который набрал этот чертов экипаж, привел в действие весь этот противоестественный план и, следовательно, несет ответственность за катастрофические последствия, он, а вовсе не я.

– Кто бы ни был повинен в этом злодействе, он будет доставлен в Англию в кандалах и повешен, – провозглашает Браунли, вновь окидывая взором ничего не выражающие угрюмые лица. – Это я вам обещаю.

– Повешение – это слишком мягко для такого ублюдка, – говорит кто-то из моряков. – Для начала ему надо бы отрезать яйца, а потом засунуть в задницу раскаленную кочергу.

– Выпороть его, – предлагает еще кто-то, – забить батогами до смерти.

– Кто бы он ни был и кем бы ни оказался, он будет наказан по закону, – говорит Браунли. – Где парусных дел мастер?

Вперед выходит пожилой и мрачный мужчина с водянистыми голубыми глазами, комкая в руках засаленную зюйдвестку ^[56].

– Зашейте мальчика в саван, – приказывает ему Браунли. – Мы должны поскорее похоронить его. – Парусных дел мастер кивает и шмыгает носом. – Все остальные возвращаются к своим обязанностям.

– Продолжать разделку, капитан? – спрашивает Кэвендиш.

– Да, продолжайте. Даже такое зверство не может служить оправданием безделью.

Моряки послушно кивают головами. Один из них, шлюпочный рулевой, которого зовут Робертс, поднимает руку, показывая, что хочет что-то сказать.

– Я видел парнишку в носовом кубрике после того, как был убит первый кит, – сообщает он. – Он слушал скрипача и смотрел, как ребята отплясывают джигу.

– Это правда, – подхватывает еще кто-то. – Я тоже видел его.

– Кто-нибудь из вас видел Джозефа Ханну позже? – спрашивает Браунли. – Например, вчера? Говорите.

– Он спал в твиндеке, – подает голос один из матросов. – Во всяком случае, так мы все думали.

– Кто-то здесь прекрасно знает о том, что с ним случилось, – говорит Браунли. – Корабль не настолько велик, чтобы мальчишку можно было убить без шума, не оставив после себя никаких следов.

Все молчат. Браунли сокрушенно качает головой.

– Я найду того, кто это сделал, и позабочусь о том, чтобы его повесили, – говорит он. – Можете быть уверены.

Он поворачивается к судовому врачу.

– Я хотел бы побеседовать с вами в моей каюте, Самнер.

Оказавшись в каюте, капитан усаживается, снимает шляпу и начинает растирать лицо руками, пока оно не обретает багровый оттенок. Глаза его наливаются кровью и начинают слезиться.

– Не знаю, действовал ли он под влиянием минутной злобы или же из страха перед тем, что его дурные наклонности вскроются, – говорит Браунли. – Но тот, кто содомировал мальчика, он же и убил его. Это совершенно ясно.

– Согласен.

– Вы по-прежнему подозреваете Кэвендиша?

Самнер колеблется, а потом качает головой. Первый помощник – редкостный болван, разумеется, но он уже не уверен в том, что Кэвендиш может оказаться убийцей.

– Это может быть кто угодно, – признает судовой врач. – Если Ханна спал в твиндеке позапрошлой ночью, то туда мог проникнуть любой член экипажа, задушить его и опустить в трюм без особого риска быть замеченным.

Браунли недовольно хмурится.

– Я приказал перевести его из носового кубрика, чтобы уберечь от неприятностей, но добился лишь того, что облегчил его убийство.