Помор - Валерий Большаков Страница 3

Выйдя к порту, Чуга только головой покачал — пустота на рейде. Одни карбасы рыбацкие качаются у причалов, ловя ленивую двинскую волну, да белый пароход с высокой чёрной трубой колёсами вертит, копотные клубы дыма распуская над зелёной водой.

Не судьба, вздохнул Фёдор. Видать, придётся ему с этим пароходом до Вологды плыть, а после к Питеру подаваться али в Либаву ^[7] — оттуда только и доберёшься до страны Америки.

Приглядевшись, помор рассмотрел у дальнего причала большую шхуну — пока к самой пристани не выйдешь, не увидишь парусника, амбаром скрыт соляным.

Чуга решительно двинулся туда и на полдороге различил флаг американский, полоскавшийся под слабым южным ветерком-обедником. Повеселев, Фёдор прибавил шагу.

Корабль был старой постройки, но добротным — двухмачтовая гафельная шхуна. ^[8] Ржавый низ, чёрные борта, невысокая надстройка белым крашена. Названа шхуна по-английски, «Одинокой звездой». ^[9] На палубу вёл широкий трап со сбитыми поперечинами; череда краснорожих подвыпивших грузчиков-амбалов таскала тюки с паклей, загружая трюм. Рядом, на литом кнехте, восседал толстяк-здоровяк с обширной плешью и попыхивал трубкой. Облачённый в безразмерный свитер, плоховато скрывавший объёмистое чрево, он сидел, широко расставив ноги в парусиновых брюках и уперев руки в колени. Лицо его было цвета седельной кожи, под сенью лохматых, выгоревших на солнце бровей прятались хитрые голубенькие глазки, а сломанный нос озвучивал каждый вдох и выдох, издавая громкое сипение.

— По-русски говоришь али как? — спросил его Фёдор.

Голубые бусинки блеснули разумением, но толстяк-здоровяк не вымолвил и полслова. Чуга поднапрягся, складывая знакомые английские слова, осевшие в памяти за время плаваний. Тогда-то он сносно говорил на «инглише», но времени сколько минуло… Фёдор осведомился:

— В Америку ходить?

Толстяк прогнусавил:

— Ходить.

— Кто шкипер?

— Я.

— До Нью-Йорка не подбросишь?

Шкипер вынул трубку и гулко расхохотался, обдавая помора запахом крепкого табака и виски. Утерев выступившие слёзы, он сказал:

— Пассажиры у меня уже есть, а тебя, так и быть, подброшу, если матросом пойдёшь.

— Один только этот рейс? — уточнил Фёдор.

— Конечно! — вылупил шкипер глазки. — А ты что подумал?

— Подумал, — проворчал Чуга. — Вдруг ты мой… меня «зашанхаить» ^[10] решил. На год-другой.

Толстяк-здоровяк с укором посмотрел на помора.

— Плавал хоть?

— Было дело. На аглицком клипере «Тайпин» в Китай хаживал за чаем. С корветом «Гридень» ходил во Владивосток.

— Вот это я понимаю! — воскликнул шкипер. — Кончаем погрузку и выходим. Идём в Лондон, оттуда в Нью-Йорк. Плачу двадцать пять долларов в месяц, расчёт в порту прибытия. По рукам?

— По рукам!

Скрепив сделку извечно мужским жестом, толстяк-здоровяк крикнул:

— Сай! — Повернувшись к Фёдору, он объяснил: — Это помощник мой, Сайлас Монаган. Проходимец, каких мало, но штурман отменный.

— Тебя-то как звать-величать?

— Я — Вэнкаутер Фокс, капитан и владелец этой лоханки, — важно сказал толстяк-здоровяк. — Ещё вопросы есть?

— Будут, — пообещал Чуга. — Потом.

— О’кей, парень, — ухмыльнулся шкипер. — Ты мне нравишься! Сайлас! Якорь тебе в глотку…

— Тут я, Вэн, — перегнулся через перила длинный как жердь Монаган, узкоплечий и тонкошеий. Острое лицо и хрящеватый нос помощника лишь подчеркивали общую худобу. Близко посаженные зелёные глаза Сайласа светились недобрым огоньком.

Оглядев Фёдора, он сказал:

— Не понимаю, мастер, зачем нам ещё один матрос? Деньги девать больше некуда?

— Поговори мне ещё… — проворчал Фокс. Повернувшись к Фёдору, капитан резко спросил: — Пьёшь?

— Что? — спокойно поинтересовался помор.

— Водку! Виски! Джин!

— В рот не беру.

— Слыхал, Сайлас? Где Айкен?

— Отсыпается…

— Скажи Мануэлю, пускай выволакивает этого пьянчугу и скатывает на причал. Пинков надаю лично!

Монаган хмуро кивнул и пропал из поля зрения.

— Мануэль Бака — это наш боцман, — сказал Вэнкаутер. — В паре штатов его разыскивают за убийства, так что лучше с ним не задирайся, понял? А то знаю я вас, русских…

Вскоре показалась удалая тройка — уже знакомый Чуге Сайлас и плотный человек с чёрными усами, смуглый и темноглазый, видать тот самый Мануэль Бака, вели, вернее сказать, тащили третьего — нескладного и лохматого, с большими ногами и руками, в рваной матросской робе.

По трапу ведомый спустился сам, пару раз споткнувшись, но каким-то чудом удержав равновесие. Пошатываясь, он устремил мутный взор на шкипера и промычал:

— З-звали?

— Погуляй, Айкен, — ласково сказал шкипер и сунул ему целковый, — погуляй.

Обрадованный неожиданной добротой, матрос тут же устремился в город, на поиски ближайшего трактира.

— Занимаешь его место, — распорядился Фокс, — и ждёшь отплытия.

— Да, сэр, — пробасил Фёдор, ступая на трап.

На палубе его ждал Бака. Боцман щеголял в просторной тужурке и коротких, широких штанах. Волосатые ноги его были обуты в самодельные туфли, плетённые из кожаных ремешков, — очень удобные в штормящем море, когда волны, бывает, и палубу окатывают. Такая обувка не скользит.

— Пошли, — буркнул Мануэль, теребя сразу оба символа боцманской власти — посеребренную дудку, свешивавшуюся с немытой шеи на цепочке, и плётку-линёк с железками-утяжелениями для пущей убойности.

— Пошли, — согласился Чуга.

Боцман отвёл новичка в сырой, вонючий кубрик и молча удалился, многозначительно вертя линьком.

В кубрике было грязно и душно, на нижней койке сидели два матроса и резались в карты. Ещё двое дремали на верхних местах. Лежбище для пятого обнаружилось возле пыльного иллюминатора — продавленная плетёная койка, которую по утрам полагалось сворачивать и подвешивать к переборке. Конечно, не кровать с балдахином, но на «Гридне» Фёдор и вовсе в гамаке-«авоське» спал.