Сибирское дело - Сергей Булыга Страница 3

– Я не дурень! – осадил её Маркел. – А я на службе.

– Ну, служи-служи.

И больше она ни слова не сказала. Маркел, тоже обозлясь, ушёл за загородку, лёг и отдыхал после обеда. Думал. Параска ушла куда-то. Маркел ещё немного полежал, поднялся, вышел, сел к столу, достал засапожный нож и начал его натачивать.

Приходила Нюська, толклась по углам, играла с цветными тряпками, смотрела на Маркела. Тот молчал, занимался ножом. Нюська, ничего не говоря, ушла к себе за стенку. Маркел отложил нож и подумал, что нехорошо это, надо было дитя приголубить – сирота же, Гурий Корнеевич её теперь небось и не узнает, если вдруг вернётся. Вспомнив про Гурия Корнеевича, Маркел тяжко вздохнул. И, правда, тут же подумал, что да как он мог Гурия Корнеевича вспомнить, если он его не видел никогда, ибо Гурий Корнеевич уже восемь лет сидит в Ливонии, а Маркел всего два года как в Москву приехал. Как раз, кстати, приехал к тому дню, когда государь Иван Васильевич преставился. Или, правильней сказать, его преставили злые люди. Вот где было тогда дело так дело, сколько людей оно сгубило насмерть, Господи, спаси и сохрани, сам уже думал, что живым не выбраться… А всё же выбрался и заматерел, у самого князя Семёна на задворках подселился, а тут ещё соседка-ягодка, а тут…

И тут без стука вошёл Филька, горький пьяница, тоже сосед, но напротив. Маркел в сердцах подумал: принесла нелёгкая!

И угадал. Филька снял шапку, подошёл к столу, спросил:

– Говорят, тебя в Сибирь послали, это верно?

– Верно, – нехотя сказал Маркел. – И не дури мне голову, мне завтра ехать.

– А я и не дурю, – ответил Филька. – Я, может, со своим пришёл.

Тут он и в самом деле достал из-за пазухи небольшую глиняную баклажку и выставил её на стол. Маркел нахмурился. Филька сказал:

– Привыкай. В Сибири без этого нельзя.

– Почему? – спросил Маркел.

– Потому что помрёшь без неё. Замёрзнешь. Знаешь, какие там морозы? Земля трескается. А там простой земли нет, одни камни. И ничего на камнях не растёт, а только мох, называется ягель. Люди этот ягель собирают, перетирают в жерновках и варят. И скотины никакой там нет, не водится. Одни дикие собаки белые. Люди этих собак в силки ловят, варят вместе с ягелем, солью посыпают и едят. Соли там много, ага. И запивают вот этим!

Тут он постучал по баклажке. И сразу спросил:

– Налить?

Маркел молчал. Тогда Филька поднялся, взял, где надо, два шкалика, отломил хлеба, вышелушил пару луковиц, снова сел к столу и налил по шкаликам. Они молча чокнулись и выпили. Филька широко утёрся и сказал:

– Страшно на тебя смотреть, Маркел. Ты будто уже покойник.

И опять налил. Маркел не перечил. Они ещё раз выпили. В голове немного зашумело. Маркел усмехнулся и спросил:

– А ты про Сибирь откуда знаешь?

– Так это я знаю давно, – важным голосом ответил Филька. – Это когда ещё от них посольство приезжало.

– Посольство?

– Ага. Три года тому. Тебя тут ещё не было, а они уже приехали: Черкас Александров со товарищи, как говорится.

– Какой ещё Черкас?

– Обыкновенный. Ермаковский есаул. Он грамоте умел, вот Ермак его и снарядил. Дал ещё двадцать казаков в придачу, дал ясаку побольше… Ясак был славный – соболя, двадцать пять сороков. И восемь шертных грамот – это значит, что восемь тамошних князьков государю поклонились. А девятый поклон был от всего Сибирского царства – вот такой сеунч расписанный, про все победы, а внизу всё Ермаково войско руки приложило, а кто не умел подписаться, тот ставил крестик. И этих крестиков было ого! Как лес! Да только царь этот сеунч даже смотреть не стал. Сказал, ему это не в честь – с ворами якшаться.

– И что? – спросил Маркел.

Филька молчал. Маркел взялся за баклажку. Баклажка была уже пустая. Маркел вздохнул, сходил за загородку, принёс добрую бутыль, принёс ещё хлеба и голяшку мяса. И налил. Филька выпил и продолжил:

– Вот! Не стал царь-государь с ворами якшаться. Призвал Бельского и говорит: «Якшайся ты». Бельский пошёл якшаться, спрашивает: «Чего взамен хотите, казачки?» Они отвечают: «Зелейного заряда, и поболее, и пушку, и также пищалей, и сабель, пансырей, ножей, бердышей, и просто железа хоть бы сколько». Бельский говорит: «Э, нет! Этого вам царь не даст, этого он даст своим стрельцам, и пошлёт их вам на подмогу. А вам вот: каждому по новой шапке, по отрезу доброго сукна и по паре сапог кызылбашских. Берите!»

– Взяли? – спросил Маркел.

– Взяли бы, да им не дали, – сказал Филька. – Царь не велел. Велел дать только Ермаку.

– Что Ермаку? Что ему дали?

– Я этого не ведаю, – честно признался Филька. – Я только ведаю, что казаки сильно обиделись, в тот же день собрались и ушли в Сибирь обратно. А вскоре царь послал в Сибирь стрельцов. А казаки тех стрельцов перебили. Тогда царь послал ещё, теперь уже с воеводой Мансуровым. Но пока эти пришли, Ермака уже убили Кучумовы люди – и на Мансуровских стрельцов накинулись! Ну, Мансуровские и побежали от них. И казаки, которые от Ермака остались, с теми стрельцами тоже побежали. И сейчас они все, или по отдельности, сидят одни в Вологде, другие в Устюге, и снова в Сибирь собираются. Да туда не очень соберёшься! Там же не только мороз, а там ещё и ночь всё время. Темнотища! Вот какое это место проклятущее – Сибирь. Там и замёрзнешь, и ослепнешь на хрен.

И Филька опять потянулся к бутыли. Маркел дал ему налить. Филька налил…

Но тут как раз вошла Параска. Филька сразу встал, взялся за шапку.

– Иди-иди, – строго сказала Параска. – И так вон надышал как густо!

Филька, обойдя Параску, вышел. Параска убрала бутыль, смахнула крошки со стола и повернулась к Маркелу.

Но тут опять явилась Нюська. Параска, ничего не говоря, взяла её под локоть и увела к себе. Маркел после ещё долго слышал, как они за стенкой переговариваются. А сам он пока сидел и, скуки ради, строгал чурочку. Вспоминал, как жил в Рославле, как после вырвался в Москву и здесь остался, хоть говорили: лучше уезжай, зарежут тебя здесь на такой службе. А вот и не зарезали! Два года как сыр в масле катался… Но вот теперь, правда, в Сибирь отправили. За что?! Маркел отбросил чурочку, нахмурился.

И тут вернулась Параска. Теперь она была одета во всё новое, дух от неё стоял очень пахучий, щёки были нарумянены, брови наведены. В руках у неё был графинчик с наливкой. Они сели выпивать и разговаривать. Разговор был о пустом, неважном. После они стали миловаться. Параска просто аж горела вся.

А после заснула. Маркел лежал, ворочался. В хоромах было тихо-тихо. Маркел смотрел по сторонам, везде было темно, только лампадка под Николой чуть светилась. Маркел широко перекрестился, прочёл Отче наш. После вдруг снова вспомнился Гурий Корнеевич. Маркел махнул рукой, Гурий Корнеевич унялся. Маркел стал думать про Сибирь, про тамошние холода и темноту, про то, что уезжает он туда надолго, на год, а то и на два, или на все три, но и это уже будет славно, если даже пусть через три года он сюда вернётся… И вдруг узнает, что Гурий Корнеевич уже давно здесь. А что! А вот наши заплатят за него как посулили, и воевода венденский, Ивахим фон Крюк, его и отпустит. Или уже поздно отпускать, ибо давно уже преставился Гурий Корнеевич, Царство ему Небесное, Маркел перекрестился… И тут же подумал, что это нехорошо такое загадывать, не по-христиански, а надо бы…