Империя Четырех Сторон - Андрей Цаплиенко Страница 3

На следующий день Вадима разыскал полицейский и попросил немедленно приехать в комиссариат национальной полиции.

– В связи с чем? – спросил Вадим.

– Не знаю точно, – промямлил молодой полицейский. – Я, сеньор, всего лишь посыльный. Но говорят, дело об исчезновении человека.

Вадим пожал плечами и отправился в комиссариат на своей машине.

– Круто! – только и сказал посыльный, увидев странный оранжевый агрегат, в котором с трудом могли разместиться двое. В машине с первого взгляда чувствовалась мощь и уверенность.

– Поедете в этой? – спросил Вадим. Полицейский кивнул. Он отметил про себя, что металлические дуги безопасности и обилие приборов при внутреннем аскетизме кабины говорят о том, что Вадим катается на отличном спортивном болиде, стоимость которого исчислялась в невероятных цифрах. Но машина гонщику не принадлежала. Здесь, в боливийской сельве, можно было прекрасно подготовиться к самой главной гонке планеты. Именно для этого Вадим приехал сюда. А дружище Норман заранее помог ему арендовать самый лучший спортивный внедорожник в Санта-Крус.

Прошло еще немного времени, пока Вадим осознал, что его подозревают в причастности к похищению человека. И этим человеком был профессор Норман Паниагуа. Он так и не вернулся домой, и утром растрепанная жена сначала появилась в фотоателье, чтобы проверить наличие мужа там, где он обычно в одиночестве хлестал виски, затем, не обнаружив его в ателье, она принялась звонить на мобильный телефон Вадиму. Она знала, что Норман собирается ужинать с другом неподалеку от гостиницы, в которой тот остановился. Но телефон Вадима был отключен, и женщина заявила в полицию. То, что Норман все же побывал в ателье, подсказывал предмет, лежавший на полу студии. Бутылка виски посередине влажного темного пятна, состоявшего, как точно определили полицейские, из того, что раньше находилось внутри стеклотары.

– А вы, собственно, что делаете в Боливии? – грозно спросил комиссар.

– Готовлюсь к гонкам, – ответил Вадим.

– Гонщик, стало быть, – подвел итог своим догадкам полицейский.

– Да, – кратко подтвердил Вадим.

Загорелые пальцы комиссара отстучали бодрый марш по столешнице. Разговор происходил в прокуренном кабинете. Судя по отсутствию компьютера и присутствию набитой окурками пепельницы, кабинет был дежурным помещением, предназначенным для быстрых допросов не слишком значительных персон. Важность персоны Вадима для следствия по исчезновению профессора истории комиссар не успел оценить и пригласил его сюда.

– А кем вам приходится Норман Паниагуа?

– Братом родным, – саркастически проговорил Вадим, вспомнив индейские черты лица историка, и тут же счел нужным добавить уточнение: – Шутка.

Взгляд комиссара не располагал к шуткам оппонентов. Полицейский чиновник смотрел на Вадима так, как будто это давалось ему невероятно тяжело. Из-под нависающих на самые зрачки век струилась энергия неприязни, и Вадим физически ощущал на себе ее смутную тяжесть.

«С персонажами при исполнении служебных обязанностей лучше не спорить», – взял себе гонщик за правило с тех пор, как однажды в аэропорту его сняли с рейса за вполне безобидный ответ: «Да, конечно» на вопрос девушки из службы авиационной безопасности, есть ли у пассажира с собой наркотики, оружие или взрывчатые вещества. Шутка о брате Нормане прозвучала забавно, но вслед за ней последовали бесконечные вопросы комиссара, точность и беспощадность которых подпитывали неприязнь к оппоненту и зловоние из пепельницы.

Хотя следует признать, Норман действительно был для Вадима кем-то вроде брата. Особенно после нескольких лет, прожитых вместе в киевском общежитии.

Три. Бронзовые ножи

Молодой человек в одежде, отдаленно напоминающей то ли арабский дишдаш – тонкий халат до пят, то ли спецодежду мясника, готовится к очень важному событию. Он проверяет, насколько остро наточены старинные инструменты перед ним на столе. По коричневой бронзе, из которой сделан набор ножей, крючков и зажимов, можно догадаться, что он имеет древнее происхождение. И если даже это не совсем так, то бронзовые инструменты – точная копия или стилизация «под древности Империи Инков», которые можно купить почти повсеместно на западном, да и на восточном склоне великой горной цепи, от шумной Боготы до окрестностей Сантьяго. Инструменты напоминают хирургические, хотя они на вид грубее и массивнее. Но тонкий орнамент, который имеется на рабочей поверхности каждого бронзового инструмента, говорит о высоком мастерстве тех, кто их изготовил. А если поднести древние ножи поближе к глазам, то можно заметить, что тонкие линии распадаются на отдельные микроскопические изображения животных, из которых и свивается нитка орнамента. На одних ножах его образуют сотни орлов, на других он сплетается из обезьян, цепляющихся одна за другую длинными спиралевидными хвостами. На третьих его формирует цепь из крокодилов, каждый из которых, позволяя схватить себя собрату за хвост, крепко держится зубами за хвост предыдущего земноводного. С помощью увеличительного стекла можно рассмотреть, что, несмотря на общий стиль рисунка, у каждого из животных есть свои неповторимые черты. Иногда это оскал, а иногда и положение лап, от готовности к прыжку до позиции самозащиты.

У молодого человека в арабском дишдаше не было увеличительного стекла. К тому же он вряд ли тратил бы время на разглядывание фигурок на лезвии. Его интересовало практическое, а не художественное достоинство инструментов. Тем не менее, каждый из инструментов человек в дишдаше мысленно называл именами животных, которые были на них изображены. «Сначала берем нож-орел, – говорил он вполголоса, – делаем круговой надрез. Потом ножом-крокодилом намечаем продольный. Дальше понадобится широкое лезвие ножа-обезьяны, чтобы разрезать кости. И потом уже в ход пойдут крючья».