Дочь викинга - Юлия Крен Страница 3

Девушка торопливо поплыла к берегу. Очутиться в водах фьорда было легко, а вот выбраться оттуда оказалось не так уж просто. Руна оскальзывалась на покрытых илом камнях, по колено проваливалась в поросшее травой болотце. Она цеплялась за кустики, но их ветки были ломкими, подгнившими, они не выдерживали ее веса. Руна вырывала их с корнями и вновь падала в воду. К тому моменту как девушка выбралась на берег, она оцарапала спину и колени.

Одежда лежала там, где Руна ее оставила, и все же девушку не покидало ощущение, будто что-то изменилось. Фьорд, горы и селение были ее миром, миром, который она знала, и иногда Руне казалось, что этот мир – живой и она чувствует биение его сердца, слышит его дыхание. Сейчас это дыхание стало беспокойным. Земля словно дрогнула под ней.

Девушка раскраснелась от холода, длинные черные волосы прилипли к плечам, жилистые ноги закоченели. Руна поспешно натянула свою одежду – мужскую одежду.

Руна жила в селении вдвоем с Азрун. Остальные жители либо уплыли отсюда на кораблях викингов, собираясь торговать с другими народами или же грабить их, либо умерли от голода, обрушившегося на здешние земли после недавнего неурожая. Оставшись вдвоем с бабушкой, Руна перестала носить то, что предписывал ей обычай. Она предпочитала одежду, не мешавшую ей во время охоты или рыбной ловли: узкие штаны, шерстяную тунику, чулки с нашитыми на них кожаными подошвами, а сверху – сапоги из шкуры тюленя. Накидка доходила девушке до колен, на плече ее скрепляла брошь. Кожаный пояс был шириной в ладонь, на нем висел небольшой нож.

Руна потеребила амулет на шее. Этот амулет она носила со смерти матери, а та никогда не снимала его. Следуя ее примеру, Руна даже во время купания оставляла амулет на шее.

Обеспокоенная девушка направилась в селение. Они с Азрун жили в продолговатом здании, единственном из домов, который еще не обветшал. Совсем недавно этот дом был засыпан снегом, сегодня же между деревянных стен, обмазанных глиной, гулял ветер. В доме не было окон, только маленький, затянутый свиным пузырем проем в стене да крошечное отверстие в крыше. Оттуда клубами валил дым, но ветер тут же развеивал его.

Руна замерла на месте. Даже такой сильный ветер не мог заглушить странные звуки, доносившиеся до нее: говор, топот и, наконец, громкий крик. Наверное, это кричала последняя оставшаяся в деревушке корова.

Девушка ускорила шаг. Сейчас она уже видела перед собой все селение: загон для скота, слишком большой для одной-единственной коровы; амбар для зерна, который вот уже много лет не наполнялся; мастерские и сараи, где когда-то стояли лодки; уборные и баню.

Все это было знакомо Руне, ведь всю свою жизнь, вот уже семнадцать лет, девушка провела здесь. И только глаза, глаза были чужими. Глаза на искусно вырезанной из дерева голове дракона, венчавшей нос корабля. Судно вытаскивали на сушу двенадцать мужчин, которым, как недавно Руне, с трудом удавалось устоять на затянутом илом дне. Верхушки трав касались воды, щекоча бога Ньерда и мешая чужакам выбраться на берег. Изрыгая невнятные ругательства, мужчины наконец сумели добраться до твердой почвы.

Руна забилась в тень одного из домов. Из кормы судна торчал драконий хвост. Древесина, из которой он был вырезан, давно уже прогнила, ветер разъел искусно сделанные чешуйки, хвост кое-где покрыли водоросли. И удивительно неуместными казались щиты команды, висевшие на фальшборте, – роскошные, яркие, отполированные. Несмотря на то что борт корабля кое-где казался таким же трухлявым, как и хвост дракона, сосновая мачта гордо высилась посреди палубы. Парус трепетал на ветру.

На вершине мачты развевался флаг. На нем тоже было изображено живое существо, но это был уже не вселяющий ужас в сердца людей дракон, а ворон, ворон Одина.

Руна чуть не вскрикнула, но ей удалось сдержаться. Девушке часто приходилось охотиться – на куниц и выдр, на кайр и чибисов, а еще на журавлей, и потому она научилась контролировать себя. Жизнь в единении с дикой природой была нелегкой, и преподанные ею уроки не забывались. Руна знала: тот, кто не умеет двигаться бесшумно, спугнет зверя; тот, кто спугнет зверя, останется без пищи; тот, кто останется без пищи, умрет от голода.

Девушка решила подобраться к чужакам поближе. Сейчас она уже могла разглядеть их лица. Двое мужчин привязывали корабль к деревьям, третий сидел на берегу, отдыхая, четвертый заносил на борт какие-то ящики. Еще двое вывели из хлева корову – ту самую корову, которую Руна так часто доила. Ту самую корову, для которой она летом нашла лужайку с сочной травой. Ту самую корову, которую она водила на эту лужайку по болотам. Ту самую корову, для которой девушка приберегала сено, тщательно подсчитывая его запасы, чтобы животное пережило зиму. В последние недели корова давала все меньше молока. Она исхудала, но выжила, и Руна гордилась этим. Раньше, когда у них было больше коров, их доили рабы, те самые рабы, которые добывали на болотах торф и удобряли поля. Но большинство рабов погибли от голода еще до того, как начали умирать свободные жители селения, а тех, кто не умер, бабушка отпустила. Отец был в ярости, но он ничего не мог изменить, ведь на тот момент был далеко отсюда, в Вике или Скирингссале, а может быть, и дальше. Он вел на юге торговлю, а когда вернулся, было уже поздно. Да и что он мог противопоставить слову Азрун?

– Теперь тут остались только Руна и я, – объяснила бабушка. – Вдвоем нам было легче выжить. Я предпочла избавиться от общества трех рабов, каждый из которых только и ждет возможности зарезать нас во сне.

Значит, сейчас он вновь вернулся домой – отец, которого исчезновение рабов тогда задело сильнее, чем смерть братьев и сестер. Но почему он приказал грузить ящики на корабль, ведь обычно он привозил товары? И почему он вернулся? Руна не ждала его раньше лета, когда нужно было убирать урожай.

Двое мужчин вывели корову в центр двора. Один из них сжимал в одной руке палку, а в другой – огромный нож. Несчастное животное, казалось, предчувствовало свою смерть. Корова кричала. Во время дойки Руна всегда тихонько что-то приговаривала, Это успокаивало корову, я та стояла смирно, изредка поглядывая на девушку.

«Нет! – хотелось крикнуть Руне. – Не убивайте ее!»

Но она сдержалась, только сильнее закусила нижнюю губу. Наверное, отец приказал зарезать корову, и хотя бабушка в его отсутствие могла смело принимать решения, когда отец возвращался, она покорялась его приказам.

Всякий раз, когда отец приплывал домой, Руна улыбалась ему, но втайне считала дни до его отъезда – весной после посева, осенью после сбора урожая. Она с благодарностью принимала его подарки, но они были ей не нужны. Зачем ей янтарь из Балтийского моря, если рядом нет никого, ради кого нужно наряжаться? Что ей делать со снастями из тюленьей шкуры, если у нее нет корабля? К чему клыки моржей и кости китов, из которых мужчинам, но не женщинам дозволено было вырезать себе дудки? Да, соболиные шкуры были мягкими и теплыми, мед сладким, а свечи, которые можно было вылепить из привезенного отцом воска, приятно пахли. Но из купленных или добытых разбоем кубков только мужчины пили купленное или добытое разбоем вино. Мужчины, а не женщины.