Заххок - Владимир Медведев Страница 3

Вхожу. Комната какая-то. Отец лежит на высоком узком столе, покрытом клеёнкой. По ту сторону стола – врачи. Перешёптываются тихо. Один – впереди. Главврач. Остальные за ним, чуть позади. Как на утреннем обходе.

Отцу в лицо не смотрю. Не могу. Чёрные туфли покрыты грязью. Лезу в карман, достаю платок. Хочу, чтоб опять блестели…

Кто-то что-то говорит… Это главврач.

– Большое горе… но наш коллектив… надо проводить достойно… товарищ Шарипов займётся…

Врач в белом ему на ухо шепчет. Главврач кивает:

– Да, товарищи, мы родственникам в кишлак сообщили. Они очень просили вскрытие не делать. Прокуратура тоже не возражает…

Чувствую чью-то руку на плече. Мама. Не услышал, как вошла. Она тяжело оперлась на меня. Замерла, глядя на отца. Я маму крепко обнимаю. Чтобы почувствовала, что я рядом. Что я с ней. Живой.

Мама глубоко вздохнула. Слегка повела плечами, высвобождаясь. Коснулась моей руки ласково: «Спасибо, я держусь». Ещё раз вздохнула. Шагнула вперёд, к столу. Постояла, глядя отцу в лицо. Поправила воротник рубашки, завернувшийся, измазанный грязью. Нежно провела пальцами по щеке отца. Подняла глаза на главврача.

– Я заберу его. Дайте мне, пожалуйста, машину.

Главврач изумился:

– Куда заберёте?

– Домой.

Главврач на маму смотрит подозрительно.

– Зачем домой? Похоронить надо.

Мама будто не слышит.

– И если можно, скажите плотнику дяде Васе, чтобы сколотил гроб. Я заплачу.

Главврач допёр наконец.

– Вера, вы нас обижаете… Мы сами похороним. Не беспокойтесь, сделаем, как надо. Я тотчас пошлю санитаров рыть могилу. До вечера времени ещё много…

Мама говорит ровно, без выражения:

– Он должен провести ночь дома.

Главврач хмурится. Знаю, что он думает. «Моя больница. Мой персонал. Я главный. Я начальник. Мне решать, как работать, как хоронить. Откуда русской женщине знать, как положено погребать? По нашему закону, не по русскому, не по советскому…»

Но вслух другое произносит:

– Вера-джон, национальные традиции тоже уважать надо…

Знаю, о чём он думает. «Что люди в посёлке скажут, если позволю не по закону похоронить? Скажут, Хакимов совсем никакого авторитета не имеет. А может, Хакимов не знает, как правильно? Может, его не учили?»

Тот врач, что прежде ему на ухо шептал, опять шепчет. Главврач молчит, думает. Что шептун ему посоветовал? Что им известно такое, чего мы не знаем?! Главврач продолжает:

– Вера-джон… – Помолчал, на шептуна кивает: – Акмол Ходжиевич правильно говорит. Вы столько лет с покойным Умаром вместе жили… Его сын рядом стоит… Конечно, правильно будет, если вы сами его похороните…

Почему? Почему он легко уступил? И что шептун опять ему шепчет?

Главврач приказывает:

– Дядю Васю позовите.

Кто-то из врачей огибает стол, мимо нас проскальзывает. Все молчат. Мама вдруг спрашивает тревожно:

– Где твоя рубаха, Андрей?

– Какая рубаха?

– Почему ты голый?

Оглядыаю себя: на мне нет рубахи.

– Не знаю…

– Почему ты раздет?! Что случилось? Где ты был?

– Я копал…

У мамы в глазах ужас:

– Копал?.. Что ты копал?!

– Мама, я на работе… Фундамент…

Она дух перевела. Какой-то странный, незнакомый жест у неё появился – рукой по щеке проводит, будто что-то с лица смахивает.

– Слава богу… Я подумала… Ах, не знаю… – И вдруг ни с того, ни с сего: – Андрей, надо одеться.

– Во что?

– Не спорь со мной! Сейчас же оденься!! Ты слышал? Сей-час же.

– Мама!!!

Она будто опомнилась:

– Ах, да, конечно…

Входит дядя Вася. Перекрестился. Слежу, как он разматывает складной плотницкий метр, и думаю, почему он измеряет стол, а не отца? Зачем берёт так широко?

– Почему не записываешь? – строго спрашивает главврач.

– Голова-то пока на плечах. К вечеру сделаем, – буркнул дядя Вася и ушёл.

Санитары перенесли отца назад, в «скорую», Али завёл двигатель, мама села рядом с ним, а я – в фургон возле отца, и мы повезли его к нам домой.

Дома мама велела мне разложить в большой комнате стол, за которым мы обычно обедаем, когда приходил отец. Али помог внести отца в дом и уложить на стол. Мама приказала нагреть воду в вёдрах. Прилетела из школы Заринка, они с мамой обнялись и зарыдали.

Мама выгнала из комнаты нас с Зариной и сама обмыла тело. Хотел помочь, но она резко меня оборвала. Я только подтаскивал к закрытой двери вёдра с горячей водой и выплёскивал на улицу таз, который она выставляла.

Примчался Равиль.

– Пошли выйдем.

Мы вышли на крыльцо. Он зашептал:

– Куда ты полез? Камикадзе. Лётчик, блядь, герой Гастелло. Надо было тихо-тихо промолчать. Затаиться, как Ленин в мавзолее. Тихо-тихо всё разузнать. Матушку с сестрой вывезти. Кого надо, тихо-тихо замочить. И тихо смыться. Войнушка всё прикроет. Так и батю твоего кончили.

– Кто?! Ты знаешь!

– Ни хрена я не знаю.

– Знаешь!

– За кого ты меня держишь? Кто я, по-твоему?! Шорох идёт. И ничего конкретного. Первый день, что ли, в Ватане живёшь? Бздит народ. Никто вслух не скажет. Шуршат разное…

– Кто? Хакбердыев, торгаш, да?

– Слушай, на твоего пахана многие зуб точили…

– Но почему?! Что он им сделал?!

– Андрюха, уезжать надо. Вам теперь в Ватане не жить.

– С места не двинусь, пока не разберусь.

– Псих, замочат же. Думаешь, одного тебя? Всех троих порешат, и ни одна собака не пикнет.

– Некуда, Равиль. Некуда. И денег ни копья.

Он кулаком о перила:

– Вот засада! – Потёр лицо ладонями. – Андрюха, я у Хакбердыева аванс попрошу. Ты не приходи. Вообще, сиди дома как мышка. Похороните и втихаря слиняете.

– Я матушке ещё ничего не говорил. Она не знает.

– Тебя, дурака, не жалко. Матушку твою и сеструху жаль. Распустил, блядь, язык… Напугал старушку толстым хером. Да им по барабану – что в Душанбе жалуйся, что в Москву, что в Париж. Но они не прощают. У нас и за меньшее убивали.

Опять – они. Знает он, татарин ушлый, знает!

– Равиль, как брата прошу, кто?

– Хорош геройствовать. О матери, о матери думай… Ну, ладно, Андрюха, держись. Если что, кликни – я сразу… Сейчас бежать надо, извини. Завтра с утра я у тебя. Как штык. Отпросимся с Карлом у кровососа. Не отпустит – долбись он конём, сами уйдём.