Внучка алхимика - Лариса Шкатула Страница 3

Делала Соня эту работу с огромным удовольствием. Жаль всё-таки, что нет обычая заниматься историей женщинам. Она могла бы производить свои исследования не хуже мужчин, потому что и терпения у неё хватает и образованности. Вон о своем роде собрала сведения чуть ли не с язычества. Уж она бы не стала утверждать, что Астаховы произошли от Рюриковичей.

Сейчас кого ни возьми, все мнят себя потомками этого воинственного рода. Но установлено почти точно, что Астаховы ведут свой род от Трувора, родного брата Рюрика, который в истории российской себя не шибко проявил, и вообще, в отличие от брата, оказался неудачником.

Правда, словно в награду за такое к нему отношение, судьба отметила некоторых потомков Трувора особым даром, другим людям не свойственным.

Нет, пожалуй, сказать так, погрешить против истины. Вряд ли именно род Астаховых так уж возлюбил Всевышний. Во всякой ветви древа человеческого наверняка были люди незаурядные, особым талантом отмеченные, но никто, кроме Астаховых, так скрупулезно этот дар не отмечал, не вёл его учет, не передавал науку овладения им из поколения в поколение…

К сожалению, Софья никакими такими способностями не отличалась. То есть, не обладала ясновидением, не могла остановить человека взглядом или читать его мысли, не говоря уже о том, чтобы уметь левитировать. Иными словами, летать. Зато в избытке обладала настойчивостью. Уж если она ставила перед собой цель, то шла к ней неуклонно, и сбить её с дороги до сей поры никому не удавалось.

Мария Владиславна жаловалась своему любимцу – графу Воронцову – на дочкину идею фикс: начертить генеалогическое древо рода Астаховых.

– В натуральную величину? – смеясь, интересовался он.

Однажды, придя по обычаю в гости к княгине, граф не застал её дома и, по недосмотру Агриппины, чувствовавшей себя без пригляда хозяйки весьма вольготно, прошёл в комнаты Сони. Впоследствии он клялся и божился, будто стучал, но ответа не услышал.

Как бы то ни было, княжну он застал в неприглядной позе: та ползала по ковру и раскладывала на кучки документы, как понял Воронцов, по "ветвям" все того же древа.

– Кажется, я догадываюсь, почему Мария Владиславна не одобряет это ваше увлечение, – сказал он тогда.

– И почему же?

– Она боится, что ваша царственная осанка потеряет свою прямоту из-за такого вот "рабочего" наклона.

Соня смутилась, покраснела и хотела в самых резких словах высказать своё неодобрение человеку, который не воспитан, как надо, ежели позволяет себе заставать женщину врасплох. Кстати, в её собственной комнате.

Но Воронцов успел изобразить такое раскаяние, состроил такую жалостную мину, что Соня, не выдержав, расхохоталась, и конфликт забыли. Хотя в последний момент ей показалось, что в глазах графа мелькнуло довольное выражение. Довольное чем – тем, что он смутил княжну или… Что там он себе напридумывал, этот ёрник?

Словом, неприятное чувство у девушки осталось, как она ни уверяла себя, что это всего лишь досадная случайность. После сего ли случая, а, может, само по себе, её чувство к Дмитрию Алексеевичу приобрело, по выражению самой княжны, серый оттенок. Вроде, не было в ней откровенной неприязни, антипатии, но лишний раз лицезреть графа ей не хотелось.

К сожалению, маменька не собиралась разбираться в Сониной неприязни и упорно приглашала Воронцова в гости то на чай, то к обеду. Сегодня вот тоже… Хотя именно сегодня Соне как никогда хотелось побыть одной. Она-то и читала Вольтера в гостиной, чтобы быть у матери на глазах, иначе та начнет ей пенять на затворничество. Мария Владиславна пошла бы к себе, отдохнуть после обеда, а Соня смогла бы спокойно рассмотреть свою находку.

Именно она занимала сейчас Сонины мысли, потому что найдена была княжной так неожиданно, так странно…

Итак, едва только княгиня оделась и отправилась с визитами, Соня решила опять заняться своим проектом родословной. Для этого ей понадобился большой лист бумаги вместо черновика, на котором она стала бы вычерчивать своё древо.

Она решила послать Агафью в кладовку, где у Астаховых хранились куски обоев, которыми недавно оклеивали стены в гостиной. Вообще, петербуржцы предпочитали пользоваться штофными – тканевыми – обоями. Их привозили из Китая, и уже несколько лет княгиня пользовалась ими, уверяя других, что это очень модно. На самом деле, они обходились намного дешевле, а выглядели вовсе не хуже штофных.

Обратная без рисунка сторона бумажных обоев как раз подошла бы Соне для её работы.

Однако, вместо того, чтобы немедля пойти и принести то, за чем посылала её княжна, строптивая горничная, которая, кроме всего прочего, следила и за хозяйственными расходами в доме, вдруг заартачилась и стала препираться с нею. Мол, обои дорогие, говорят, что и не китайские, а японские, привезённые из дальнего-далека. И куплены по случаю. А ну как где приклеенный кусок оторвётся или испачкается, да понадобится заменить, а такие точно попробуй потом достать…

Словом, Софья не выдержала и закричала:

– Ежели ты, Агафья, тотчас же не принесёшь то, за чем я тебя посылаю, то я за себя не ручаюсь!

И, надо сказать, она вполне была готова залепить этой поперечнице хорошую затрещину.

Та, кажется, поняла, что дразнить княжну и далее становится небезопасным, уже собралась бежать в кладовую, как Соня вдруг передумала. Схватила горничную за руку, оттолкнула с дороги и отправилась в кладовую сама, бросив той на ходу:

– Не смей ходить вслед за мной!

Потом она думала, что этот её порыв, видимо, был не иначе сообщен свыше.

Растерянная Агафья осталась стоять в гостиной, досадуя на себя, а Соня пошла в кладовую перебирать сложенный там хозяйственный хлам.

В кладовой хранилось столько кусков всевозможных обоев, что на их обратной стороне можно было бы вычертить не одно древо, а целый лес. Здесь имелись даже куски обоев, поверх которых на стенах давно наклеили другие.

Соня и не стала брать японские – раз уж они такие дорогие! – а потянулась за рулоном обоев, которыми была когда-то оклеена гостиная комната.

Так получилось, что тянулась-то она правой рукой, а левой оперлась на старый глиняный горшок, в котором виднелось какое-то засохшее содержимое. Горшок из-под её руки выскользнул, княжна потеряла равновесие, упала грудью на полку, поневоле опершись обеими руками о каменную стену за нею.

Ей показалось, что камень под рукой подался. Но, поскольку такого быть не могло, подумала мимоходом, что у неё просто закружилась голова. Даже потрясла ею для верности и руки от каменной стены убрала. А когда взглянула на стену поверх свертков, мешковины, горшочков, коими были уставлены полки, не поверила своим глазам: стена медленно отходила в сторону, открывая черную пустоту.

Хотя Соня и была человеком неробкого десятка, в первый момент она едва не закричала от страха. Но дыра в стене не закрывалась и из неё отчетливо тянуло пылью и затхлостью. Позвать Агафью? Но та непременно расскажет все матери. Надо ли об этом ей знать?