Робур-Завоеватель - Жюль Верн Страница 29

в которой гнев дядюшки Прудента возрастает пропорционально квадрату скорости воздушного корабля

Если когда-нибудь дядюшке Пруденту и Филу Эвансу надо было отказаться от всякой надежды на побег, то именно в последовавшие за описанными событиями пятьдесят часов. Боялся ли Робур, что во время перелета над Европой охранять узников будет особенно трудно? Пожалуй. К тому же ему было известно, что они пойдут на все, лишь бы бежать.

Между тем любая попытка покинуть борт воздушного корабля была в тех условиях равносильна самоубийству. Когда человек соскакивает с поезда, идущего со скоростью ста километров в час, он рискует жизнью, но когда он прыгает с экспресса, несущегося со скоростью двухсот километров, – он идет на верную смерть.

А ведь именно с этой максимальной для него скоростью и летел тогда «Альбатрос». Она превосходила быстроту полета ласточки, равную ста восьмидесяти километрам в час.

Надо заметить, что почти все время дули северо-восточные ветры, благоприятные для воздушного корабля, который двигался в том же направлении – то есть, как правило, на запад. Но мало-помалу ветры эти начали стихать, и вскоре пребывание на палубе сделалось почти невозможным: от быстроты полета захватывало дыхание. Однажды обоих пассажиров чуть не снесло за борт, но, к счастью, давлением воздуха их притиснуло к рубке.

Хорошо, что рулевой заметил это из своей стеклянной будки я предупредил электрическим звонком своих товарищей, находившихся в рубке на носу.

Тотчас же четыре человека ползком пробрались на корму.

Пусть те, кто плавал в бурю на корабле, идущем против ветра, припомнят свои ощущения, и они поймут, какой страшной силы может достигнуть встречный поток воздуха. Только теперь давление воздуха создавалось не ветром, а неимоверной скоростью самого «Альбатроса».

В конце концов пришлось замедлить ход воздушного корабля, чтобы позволить дядюшке Пруденту и Филу Эвансу добраться до каюты. Как и говорил инженер во время полета, в рубках «Альбатроса» сохранялась вполне пригодная для дыхания атмосфера.

Какой же прочностью должен был обладать летательный аппарат, выдерживавший такую скорость! Это походило на чудо. Гребные винты, помещавшиеся на носу и корме «Альбатроса», вращались с такой быстротой, что казались неподвижными. А между тем они с невероятной силой врезались в воздух.

Последним городом, замеченным в этих краях с борта воздушного корабля, была Астрахань, расположенная в самой северной части Каспийского моря.

Звезда пустыни – как назвал Астрахань, вероятно, какой-нибудь русский поэт – из светила первой величины ныне превратилась в светило пятой или даже шестой величины. Теперь Астрахань – всего лишь заурядный губернский город, расположенный в низовьях Волги неподалеку от ее устья, достигающего двух километров в ширину. Под воздушным кораблем промелькнули старинные стены, увенчанные ныне уже бесполезными зубцами, древние башни, возвышающиеся в центре города, мечети, соседствующие с церквами, построенными в современном стиле, и, наконец, собор с пятью позолоченными и усеянными синими звездами куполами, казалось, высеченными прямо в небе.

Начиная с этого места полет «Альбатроса» превратился в какую-то головокружительную скачку в небесном пространстве; можно было подумать, что в него впряжены легендарные гиппогрифы, преодолевавшие одним взмахом крыльев целое лье.

Часов в десять утра 4 июля воздушный корабль повернул на северо-запад и полетел над долиной Волги. Донские и уральские степи бежали по обеим сторонам реки. Взгляд пассажиров скользил по этим безбрежным просторам, едва успевая заметить разбросанные здесь и там города и селенья. Наконец с наступлением вечера показалась Москва, и «Альбатрос» пролетел над нею, даже не отдав салюта флагу, реявшему над Кремлем. За десять часов он преодолел две тысячи километров, отделяющие Астрахань от древней столицы России.

Путь от Москвы до Петербурга занял всего несколько часов, и «Альбатрос», точности которого мог бы позавидовать экспресс, достиг Петербурга и берегов Невы к двум часам утра. Белая ночь, царившая на этой высокой широте, которую так ненадолго покидает июньское солнце, позволила путешественникам окинуть беглым взглядом архитектурный ансамбль огромной русской столицы.

Затем позади остались Финский залив, архипелаг Або, Балтийское море, Швеция, которую «Альбатрос» пересек на широте Стокгольма, и Норвегия, над которой он пролетел на широте Христиании [15]. Он «проглотил» эти две тысячи километров всего лишь за десять часов! Право, можно было подумать, что никаким силам человеческим не остановить отныне бег «Альбатроса»: казалось, равнодействующая силы тяги воздушного корабля и силы земного притяжения заставляет его двигаться по неизменной траектории вокруг земного шара.

И все же он остановился – как раз над знаменитым водопадом Рьюканфо, в Норвегии. На западе, точно гигантский пограничный барьер, который ему не дано было преодолеть, высилась громада Густы, вершина которой господствует над чудесной областью Телемарк.

Отсюда «Альбатрос», не уменьшая скорости, направился прямо на юг.

А что делал во время этого необычайного перелета Фриколлин? Он молча забрался в свою каюту и все время – от завтрака до обеда и от обеда до ужина – спал без просыпу.

Франсуа Тапаж, который разделял с ним трапезы, частенько потешался над страхами Фриколлина.

– Э-э, мой мальчик! – приговаривал он. – Ты, значит, больше не кричишь?!. Чего ты стесняешься?.. Подумаешь, великое дело – повисел бы еще часок-другой на канате!.. Только и всего!.. Зато при нашей теперешней скорости какая это была бы прекрасная воздушная ванна от ревматизма!

– Мне кажется, что эта штука вот-вот разлетится на куски! – причитал Фриколлин.

– Все может быть, мой храбрый Фри! Однако мы мчимся с такой быстротой, что даже не сможем упасть!.. И это, право, утешительно!

– Вы так думаете?

– Слово гасконца!

Франсуа Тапаж, конечно, преувеличивал. Но благодаря быстроте полета воздушного корабля вращение его подъемных винтов в самом деле несколько замедлилось, и «Альбатрос» скользил по воздуху, точно ракета Конгрива.

– И это еще долго будет продолжаться? – не раз спрашивал Фриколлин.

– Долго?.. О нет! – отзывался повар. – Всю нашу жизнь, не дольше!

– Ох! – горестно вздыхал негр и принимался стонать.

– Берегись, Фри, берегись! – восклицал тогда Франсуа Тапаж. – Не то, как говорят в наших краях, тебя живо отправят на качели.