Суд офицерской чести - Александр Кердан Страница 28

Тут припомнился ему рассказ преподавателя по тактике, как во время учений один солдат обманул всех. В палатке офицерские кровати стояли по кругу. В центре – такая же буржуйка. Около неё и дежурил солдатик-истопник. Он время от времени засыпал. Офицеры от холода просыпались. Откроют глаза: огня в щелях печки не видно, и заорут на солдата. Разбудят, дождутся, когда тот дров подбросит, и снова спят. Проснулся упомянутый преподаватель, когда задубел, покосился на печку, а там, внутри, огонёк мерцает. Вроде бы топится печь. Поворочался он с боку на бок и опять задремал. Замёрзнув, снова проснулся: огонёк горит. Подумал, что дело не чисто. Встал, поглядел: истопник седьмой сон досматривает, а в печке лежит светящийся электрический фонарик. Находчивый оказался солдат: придумал такую хитрость, чтобы офицеры его не тревожили…

Кравец оглянулся на Захарова и Мэсела: «Эти, пожалуй, прекрати даже я кочегарить, всё равно не проснутся. Правда, говорят, что сон добра не помнит: спишь, спишь, а всё спать охота».

Чтобы самому не задремать, он стал перебирать в уме разные случаи из курсантской жизни. А поскольку ночь располагает к самым сокровенным воспоминаниям – все случаи были связаны с девушками.

Своей подруги у Кравца ещё не было. Но так как у курсанта-второкурсника по неписаному закону уже обязательно должна быть таковая, он в разговорах с товарищами для поддержки собственного статуса называл своей девушкой Ирину – одноклассницу, даже не догадывающуюся о его чувствах. Что их связывало? Обмен долгими взглядами в десятом классе, одно приглашение на танец на выпускном вечере. Ни поцелуев, ни объятий. Даже в кино ни разу вместе не сходили. Конечно, Ирина была просто несбыточной мечтой. И первые рифмованные строчки о любви хотя и адресовались ей, но до неё так и не дошли. Они пригодились потом Юрке Захарову. Вот у него девушка есть. Самая настоящая – Ольга. Они тайно дружат и целуются ещё со школы. Почему тайно? Потому что родители Ольги считают Юрку неподходящим кавалером для своей дочери. А вот она так не считает. И даже приезжала однажды к нему на свидание. Подумать только, с Кубани – в Зауралье. Вот это любовь! Правда, к Ольгиному приезду приложил свою руку и Кравец, чем нимало и гордится. Вышло так, что Ольгу что-то обидело в письме Захарова. Она написала ему в ответ гневное послание, а после писать перестала совсем. Юрка места себе не находил. Даже похудел. Потом сказал Кравцу: если через неделю письмо не придёт – покончит с собой. Такие случаи нередки, когда ребята в армии из-за девчонок стреляются, вешаются, объявляют голодовку. Допустить, чтобы такое случилось с другом, Кравец не мог. Он узнал адрес Ольги по конвертам, которые хранились в их общей с Юркой тумбочке. Написал ей письмо, в котором как мог поведал о сердечных муках друга. Вдобавок приложил несколько стихотворений о любви, якобы написанных по мотивам Юркиных рассказов. Неизвестно, что произвело на Ольгу большее впечатление: стихи или прозаическое изложение Юркиных чувств, но она простила Захарову все обиды и прилетела в Курган. Юрка был счастлив. И Кравец был счастлив за него.

А ещё памятна Кравцу свадьба друга детства Гоши Ецкало и одноклассницы Зои. На ней Кравец был шафером. К деревенскому дому невесты они подъехали на серой «Волге», украшенной золотыми кольцами и разноцветными лентами. Дом был обнесён двухметровым забором. Ворота заперты на засов. Любая свадьба без выкупа не обходится. На это из-за ворот весело намекали жениху Зоины родственники и друзья. Предполагалась долгая «осада». Но это было бы не по-курсантски! Оценив обстановку, Кравец вскарабкался на дровяной сарай и спрыгнул во двор. Там завязалась нешуточная потасовка с защитниками невесты, но он всё же сумел отодвинуть засов и впустить Гошу с товарищами. Потом они всё же отгадывали разные загадки, называли невесту ласкательными именами, откупались конфетами и шампанским. Но главный «бой» был выигран у ворот. Потому что, если ты во дворе у суженой, никто тебя оттуда уже не выгонит… «Где она, моя суженая?» – тоскливо подумал Кравец.

…За теплушечным оконцем тьма стала напитываться синевой. Скоро рассвет.

Кравец поглядел на часы и растолкал Мэсела. Тот, недовольно ворча, поднялся. Позёвывая, выслушал инструктаж и пообещал не спать на дежурстве, а при подъезде к Ульяновску всех разбудить.

Убедившись, что Мэсел на самом деле проснулся, Кравец улегся на нагретое место. Укрылся шинелью и тут же уснул.

4

В дороге тишина – гремящая. Когда долго едешь в эшелоне, ухо начинает улавливать её в промежутках между перестуком колес, скрипом нар, гудками встречных составов. Кравец проснулся от тишины непривычной – такой, от которой звон в ушах.

Он открыл глаза и удивился не столько этой тишине, сколько яркому свету, заполнившему теплушку. В окошке виднелись какие-то высокие здания.

Вскочив, он толкнул в спину Мэсела, мирно спящего у печки:

– Подъём! Тревога! Ульяновск! – быстро надел полушубок, схватил автомат и бросился к выходу.

Спрыгнув на перрон, Кравец огляделся по сторонам, прислушался. Какой-то шум доносился со стороны теплушки курсантов-пермяков. Не переставая следить за подходами к своему вагону, Кравец положил автомат и подсумок с магазинами на снег, застегнул полушубок, перепоясался ремнем и снова вооружился. Теперь вид у него был самый что ни на есть уставной, не считая небритой и неумытой физиономии. Он медленно двинулся в сторону соседей. Дошёл до последней охраняемой теплушки и остановился. Теперь от пермского караула его отделяла всего пара вагонов. Он наконец смог разобрать, что там происходит.

«Что вы тут устроили за бардак! – разорялся чей-то гневный бас. – Проститутка в помещении караула, пьянство… Я снимаю вас с эшелона! Я арестовываю вас! О вашем поведении немедленно будет доложено начальнику училища!»

«Комендант… – внутренне подобрался Кравец. – Сейчас с этими закончит и до нас доберётся! Тогда – полный амбец…»

Кравец попятился, негодуя на себя за этот страх и ничего не в состоянии с ним поделать. Он не был особенно смелым от природы, знал об этом и потому всегда больше боялся не самой опасности, а струсить перед ней. А ещё больше боялся, что его страх заметят окружающие. И коль встречи со страшным комендантом не миновать, Кравец, отступая, решил: во что бы то ни стало не поддаваться панике.

Комендант не заставил себя долго ждать. В тот самый момент, когда Кравец добрался до своей теплушки, он выпрыгнул из вагона пермяков, как чёрт из табакерки, и быстро пошёл в сторону Кравца. «Что делать?» – судорожно подумал Кравец и, подавляя новый приступ страха, заорал во всю мощь лёгких:

– Стой! Кто идёт?

– Комендант железнодорожной станции Ульяновск капитан Сидоров, – ответил коренастый комендант, продолжая движение.

– Стой! Стрелять буду! – ещё свирепее возопил Кравец. Холодея от страха, он так выпучил глаза, что это придало его лицу суровое выражение.

Капитан не послушался и не остановился. Тогда Кравец передёрнул затвор и повторил команду:

– Стой! Стрелять буду!

Лязг затвора подействовал на коменданта охлаждающе. Он остановился в пяти шагах от Кравца и несколько мгновений внимательно разглядывал его. Потом распорядился: