Тайна замка Аламанти - Клод де ля Фер Страница 28

В течение столь напряженной недели здоровье мое основательно подорвалось. Бессонница, приливы то жара, то холода, судороги, сводившие все мышцы, фантастические грезы, полонившие, казалось, все мое существо, довели меня до того, что однажды граф во время завтрака обратил внимание на мою бледность и на то, что кусок хлеба то и дело вываливался из моей руки.

— Эге, девочка, — сказал он. — Да ты, кажется, захворала. И приказал привезти в замок ни более ни менее, как придворного врача самого герцога.

Прибыл высокий худой человек с козлиной бородкой, с умными глазами и седыми кустистыми бровями, взметнувшимися уголками вверх. Черный халат и шапочка, а также нелепый тяжелый посох делали его похожим на посланца Ада. Два прыщавых помощника врача, не отходящих от его боков, бесстыдно пялились на меня, изливая похоть слюнявыми ртами и тем, с какой суетной готовностью подавали они инструменты для обследования.

Любой из Прыщей мог бы вылечить меня в течение нескольких минут. Но оба оказались не в меру трусливы и все намеки мои (а их было немало) либо недопонимали, либо воспринимали, как рецидив своей излишней фантазии.

Врач прописал мне горячительные микстуры, посоветовал есть побольше жирного, подольше спать…

— … и погромче хрюкать, — закончила я за него.

Граф довольно заржал, а после заявил, что если я через три дня не поправлюсь, он кастрирует Прыщей, а врача привесит ребром на крюк для окорока.

— С Герцогом мы объяснимся, — заверил он.

Волк, лежащий все это время в ногах возле моей кровати, довольно проурчал.

Нервозность врача после слов графа возросла. Он приказал укутать меня в пуховое одеяло поплотнее, а сам, чадя какими-то курениями, читал над моей головой латинскую галиматью, стращал злых духов, которые, по его заверению, прятались в темных углах моей комнаты, следил за тем, чтобы Прыщи держали громадные восковые свечи ровно, а сами дрожали, как хвосты ослиц перед случкой.

Я терпеливо сносила экзекуцию, краем глаза следя за более симпатичным из Прыщей — тем самым, которого врач называл именем Антонио. Был он миловиден и мог вполне сойти за то самое лекарство, которое, как я уже догадалась сама, мне и требовалось в тот момент.

Но, как я уже писала, оба Прыща оказались недостаточно мужчинами, чтобы смыться ночью из предоставленной им комнаты и посетить мою девичью спальню в неурочный, как говорится, час.

Я же, устав от ежедневных окуриваний и бормотаний, проспала те три ночи столь крепко, что не проснулась бы и от прикосновения возжелавшего меня слона.

3

Лет несколько спустя встретила я этого Антонио в Риме. Малый уже избавился от прыщей, имел диплом врача и богатую клиентуру. Мы с ним поболтали о медицине, вспомнили о приезде его в наш замок — и Прыщ честно признался, что и он, и напарник его, и сам врач думали все время лишь о том, как бы живыми вырваться из нашего замка, ибо причина моей лихорадки им была не ясна, а угрозы отца лишали их умения рассуждать здраво.

В тот разговор, узнав истинную причину моего нездоровья, Антонио решил по этому поводу сказать задним числом дерзость ли, глупо ли пошутить — не знаю уж, как это оценить… И я наказала его.

Но об этой встрече у меня будет еще время рассказать, ибо встреча с этим Прыщом в Риме сыграла определенную роль в моей судьбе.

4

Но тогда три врачевателя мои через три дня были выгнаны рассвирепевшим графом вон, и под свист и улюлюканье слуг и крестьян понеслись, задирая подолы мантий, вслед за мулом и тележкой с медицинским скарбом вдоль по улице, по проселку и до поворота на большую дорогу. Мальчишки, проводившие их много дальше, рассказали, что врачи перешли на шаг никак не ближе, чем за тысячу локтей после поворота. И то при этом оглядывались назад и перешептывались.

А я нежданно-негаданно выздоровела: начала есть, стала крепко спать, забыла на время о требованиях плоти, и даже увлеклась задачами графа по законам движения, ибо сила и сущность их распространялась, оказывается, не только на материальные тела, но и на творения духа.

— Все на свете имеет свою противоположность: свет — тьму, день — ночь, мужчина — женщину, — говорил граф. — И все противоположное стремится друг к другу. Ты видела, как петух треплет кур? И видела, как болеют куры, когда нет петуха? И как сами они топчут друг друга? То же самое и с людьми.

Я слушала графа — и поражалась насколько близок он был к истине, насколько точно смог он высказать то, что почувствовала я в момент болезни сама. И удивлялась, что при этом чутье графа и разум не сумели подсказать ему как поступить со мной и как вылечить меня от немочи. Сколь же слаб человек, сколь несовершенен, если даже граф Аламанти, умеющий понять более прочих смертных, не смог найти решения, лежащего рядом.

И много раз в последующие годы я встречала доказательства этому суждению, чтобы в конце концов уразуметь, что существо я — исключительное, что разум и чувства мои благодаря дару Лесного царя, любви матушки моей и образованию, данному мне графом, слились в единую идеальную сущность, которая воспарила над человечеством и позволила мне властвовать над душами каждого из них…

5

1601 год от Рождества Христова. Дядюшка Никколо, с которым я поделилась своим открытием, заявил, что в чем-то со мной он и согласен, но покуда у него нет оснований увериться в истине подобных слов.

— Ты говоришь о себе, как о чуде, — заявил он, — а чудо имеет свойство проявляться в одних руках не единожды. Ты прожила жизнь, а до сих пор не совершила ничего сверхъестественного… — и после долгой паузы, во время которой я успела снять с лица грим и насухо протереть кожу, закончил. — Но мне кажется, чудо ждет тебя впереди. И оно будет великим.

Слышал ли его слова дух пажа, не знаю. Только появился он в моей спальне как раз в тот момент, когда дядюшка Никколо, произнеся последние слова, по своему обыкновению, без предупреждения исчез.

Малыш показался мне расстроенным. Подобные чувства нередки у привидений. За год общения с призраками я убедилась, что вечность развращает, делает духов ленивыми и чванливыми, усугубляет наиболее отвратительные качества их характеров и совершенно стирает как раз те качества, что при жизни вызывали симпатии у людей. Так, например, противный Победитель ста драконов в молодости был знатным повесой, но при этом, как отмечалось в наших семейных хрониках, любил делать соблазненным им женщинам подарки, а при разрыве с ними отношений умудрялся поставить дело так, что ни одна из покинутых им дам не сказала о нем до самой смерти дурного слова. Каким стал паж, мне придется узнать сейчас.

Нельзя сказать, что мысль эта обрадовала меня, но появление образа моей неслучившейся сорок лет назад любви я ощутила, как приятное напоминание о молодости.

— Привет, малыш, — сказала я.

Он завис посреди комнаты, застыл так в молчании, а потом принялся медленно опускаться на пол. Судя по всему, ему очень хотелось казаться живым, но не знал, как это сделать. Шагнул ко мне, опустился на колено.