Яд для Наполеона - Эдмундо Диас Конде Страница 28

Таможенники занимались досмотром судов, а у сходней толпились подозрительного вида личности — агенты дьявола, посланники порока, подкарауливавшие морячков с соблазнительными приманками. «Отличная еда, прекрасные напитки, аппетитные барышни; тебе, парень, все предоставят в кредит», — обещали зазывалы таверн и домов свиданий. И их предложения пользовались спросом.

Тут и там громоздились пирамиды бочек и бочонков, штабеля ларей и баулов, горы тюков хлопка. Ощущалось присутствие американских военных моряков — наследников Континентального флота. Иногда мелькали офицерские сабли и треуголки. Подъезжали экипажи богатых пассажиров, чей багаж с величайшей осторожностью доставлялся прямо в каюты. Тяжелые грузы поднимали лебедками в сетях или на стропах; более легкие переносили, взвалив на плечи. Чуть дальше завершалась погрузка крупнотоннажного торгового судна: на борт принимали последние вьюки товара, а уже находившиеся на палубе через люки спускали в трюм.

За еле тащившейся нагруженной доверху повозкой ехала элегантная карета. Мимо двух не обремененных лишней одеждой азиатов-кули с косицами на бритых черепах чинно прогуливалась под руку франтоватая пара, кавалер с дамой. Она прикрывалась от солнца парасолем, шлейф платья мел каменную мостовую. А навстречу им шла другая разодетая пара. Взаимные приветствия — приподнимание шляп, поклоны, взмахи веера.

На углу нищий просил подаяние, показывая конечности, обезображенные страшными язвами. Через пару метров — несколько женщин с Антильских островов торговали фруктами, выставленными в огромных корзинах. Немного подальше — три мулатки с большущими кольцами в ушах и в тюрбанах и балахонах из набивной ткани ярких цветов продавали живых кур и петухов. Собака, перебегая улицу, едва не угодила под колеса быстро двигавшейся коляски. Со всех сторон слышались крики, свист, смех, лай, разноязычная речь, лязг железа, стук дерева, хлопанье парусов.

Однако путешественники, сойдя на берег, ничего этого вокруг себя как будто не замечали: глаза их были устремлены на «Эксельсиор».

Юноша чувствовал на своем плече руку Виктора. Перед ними стоял негритенок Сохо, а сзади, пристроив у ног баул — Огюст. Словно завороженные, они наблюдали, как на борт поднялась санитарная комиссия, а за ней два толмача — соплеменники доставленной партии негров.

Сохо тихим голосом давал пояснения относительно происходившего на корабле. Из трюма стали выводить живой товар. На каждом невольнике был железный ошейник с цепью. Выходя на палубу, они слепли от света и закрывали глаза руками. Маленький гаитянин, глядя на них, не мог поверить в свою свободу. Разумеется, он не знал, что его родную страну с 1791 по 1804 год потрясали кровавые выступления рабов, завершившиеся революцией и провозглашением Гаити первой независимой республикой чернокожих. Став теперь еще одним из прибывших в «город греха» вольных негров, Сохо при виде закованных в кандалы собратьев мучился страхом и стыдом, хотя в Новом Орлеане уже жило немало негров, которые занимались ремеслами и имели собственное дело.

Юноша провел рукой по вьющимся волосам Сохо. Чтобы вызволить мальчика, они с Виктором решили заплатить капитану. Новый Орлеан подходил для осуществления этого плана как нельзя лучше, а у Сохо в городе были друзья и дальние родственники. Капитан принял их предложение, а когда юнга уходил, сделал вид, будто смотрит в другую сторону.

Выйдя из порта, они двинулись, как посоветовал Сохо, по одной из улочек и вскоре увидели впереди человек десять негров, которые шли на них стенкой, растянувшись во всю ширину проулка. Юноша невольно обернулся.

— Сзади еще группа, — предупредил он. — Сохо, от меня ни на шаг.

Первая группа, приблизившись, как и следовало ожидать, перегородила им путь. Угрожающие лица, короткий обмен мнениями по поводу возможного содержания баулов в руках чужаков, настоятельный совет подобру-поздорову отдать все ценное.

— А ты, брат, что делаешь в этой компании? Проваливай-ка, пока не поздно, — процедил главарь, глядя на Сохо.

Сзади подошли остальные, отрезав возможность спастись бегством. Оставалось только принять удар. Портовые преступники, потроша беспечных простофиль, скоры на расправу, бьют жестоко, сами ничем не рискуя.

— Что за дурачье эти французы! Ребята, взгляните-ка, этот баул весь набит пучками сухой травы и семенами!

— Здесь полно разноцветных склянок!

— И какие-то еще штуковины…

— Хватит, бросьте этот баул! И быстро смываемся со всем остальным, — приказал главарь. — Покажем, какие у мальчиков легкие ноги…

Его слова потонули в дружном гоготе. Это было последнее, что услышал юноша перед тем, как потерять сознание. Очнувшись, он увидел над собой лицо Огюста, который хлопал его по щекам.

Юноша хотел встать, но земля уходила из-под ног. Голову пронизывала острая боль, отдаваясь ударами молота в висках. На рубашке — пятна крови. Плащ и куртка исчезли. Мимо, не проявляя никакого даже интереса к тому, что с ними приключилось, протопала целая орава моряков, горланивших по-английски какую-то песню.

— Что с нами? — спросил юноша у Огюста и попытался нагнуться к Виктору, который без движения лежал ничком на земле.

— Нас ограбили…

Юноша пощупал пульс Виктора, который еще не пришел в себя, и отер ему со лба испарину.

— Ушиб головы. Надеюсь, ничего серьезного, — констатировал он. — А что с Сохо?

— Успел унести ноги. Проклятые американцы! Нам не следовало продавать им Луизиану. Нас обчистили до нитки, вот ужас…

— Это не самое ужасное в жизни.

— А ваш медальон?

— Он в бауле с семенами. Вы мне не поможете?

Они донесли Виктора до постоялого двора «Дофин» — заведения, где номера сдавались, как правило, на одну ночь, и которое, по словам подвыпившего гуляки, вывалившегося навстречу из дверей, было весьма популярно в городе.

В таверне пол покрывал слой песка. Хозяин, здоровяк в белом фартуке с наголо обритой головой, великолепными черными усищами и физиономией человека, не отказывающего себе в добром куске мяса и глотке «бурбона», стоял за стойкой и ловко орудовал двумя большими ножами, затачивая их друг о друга. Посмотрев сверху вниз на Виктора, он на смачном «колониальном» английском сообщил, что не имеет ничего против того, чтобы сдать две комнаты публике, заслуживающей доверия.

На деревянном щите у него за спиной красовалось целое собрание тесаков, кинжалов, стилетов и иного холодного оружия всех известных в Новом свете разновидностей.

К Виктору сознание вернулось только в номере. Он пожаловался, что плохо видит. Чтобы свет не доставлял беспокойства, юноша сделал повязку для больных глаз и ни на шаг не отходил от постели, поил Виктора водой, давал укрепляющее средство, сохранившееся в оставшемся бауле. Учитель пребывал в тревожном полузабытьи, время от времени просыпался весь мокрый от пота и около девяти вечера погрузился наконец в глубокий сон.

Выздоровление шло медленно, но вскоре он уже самостоятельно вставал с постели и, опираясь на палочку, совершал короткие прогулки по комнате. Зрение также восстановилось. Юноша оберегал Виктора от всего, что могло повредить здоровью. О малыше Сохо ничего не было слышно. Да и вообще ситуация, надо признать, с каждым днем становилась все более безрадостной. Огюст выглядел испуганным, не знал, что делать дальше, и был почти в отчаянии после первого же контакта с многоликим Новым Орлеаном, где сосуществовали и перемешивались коренные обитатели континента, французы, африканцы, антильцы, испанцы, немцы, евреи, англо-американцы и креолы. Зато отсутствовали проблемы с языком, поскольку Бонапарт продал Луизиану американцам два года назад, а французский язык, как выяснилось, пустил здесь глубокие корни. Тем не менее эта новая реальность была слишком тяжким испытанием для такого завзятого парижанина, как Огюст.