Танец бабочки-королек - Сергей Михеенков Страница 28

– Жениться б, может, и не женился, но поджениться к такой не грех.

– Грех. И – двойной. Во-первых, ты сам женатый человек. А во-вторых, она замужняя жена. У неё муж есть.

– Эх, Сашка, есть ли он? Ты что, не видел, сколько народу похломосило? Лежит где-нибудь в болоте её муженёк. Это нас ещё за что-то Бог жалеет.

Воронцов тоже прильнул к жёлтому стеклышку, отбитому в нижнем углу и заткнутому полуистлевшей тряпкой. Пелагея пробежала до стожка. Легко, по-девичьи похрустывали её шаги по молодому снегу. Надёргала сена, натолкала его в большую сенную плетуху, ловко, не чувствуя тяжести, перекинула её за спину.

– Что смотришь? – усмехнулся Кудряшов. – Ждёшь, когда она опять присядет?

– Пошёл ты… У тебя только одно на уме.

Пелагея огляделась. Возвращаться не торопилась. Видимо, заприметила след.

След вёл мимо стожка, прямо к бане. Сердце Пелагеи встрепенулось и захолодело: неужто вернулись? И радостно, и боязно было ей думать о том, что вот сейчас, может, увидит она снова тех двоих бойцов, которых прятала и кормила почти целый месяц. Уже два раза уходили, да видно, что пути нет. Нет его и в этот раз, если уж назад вернулись. В лесу-то сейчас не больно заночуешь. Холода начались, время к зиме. И по всем приметам зима эта будет суровой. Дрозды ещё до заморозков всю рябину обклевали. Дубы долго не опадали. Вороны к жилью стали жаться.

По следу видать, что они…

Она подошла к бане, стукнула в дверь пробоем и притихла. Подала знак, что она тут. Теперь, если это они, надо подождать. Сердце подпрыгивало к горлу. Что это я, подумала Пелагея, стараясь унять своё смятение. И тут услышала за дверью знакомый шорох. И вслед за шорохом – голос старшего, Савелия:

– Пелагея Петровна, сестрица ты наша многотерпеливая, это мы с Сашкой. Снова нам неудача. Ты уж потерпи…

Брянский выложил сразу всё, чтобы потом не мучить себя объяснениями и неловкими словами. А её сердце так и билось, билось – не унять. Испугалась, что ли? Пелагея сама себя не могла понять. Немцев в деревне нет. Как повесили на школе бумагу, так больше и не приезжали. Правда, появился полицай. Живёт в соседней деревне, но каждый день стал наведываться в Прудки. И Пелагея знала причину его частых наездов. Ездил Кузьма Новиков к её сестре, Зинаиде, которая жила на другом краю Прудков с родителями. Он и раньше Зинаиде на пятки наступал, только она на него внимания не обращала. Были у неё женихи и позавиднее. Но забрали всех на войну. На одного ещё в августе пришла похоронка. Кузьма тоже уходил по мобилизации. Вернулся через неделю после того, как местность заняли немцы. Говорят, приехал в свои Андреенки на телеге, полной добра, уже в форме и с немецкой винтовкой. Так что теперь богатый, завидный жених. На другой день он уже сидел в доме Пелагеиного отца. Пелагея знала, как раньше отец относился к ухажёру младшей дочери. А тут вдруг она зашла к ним и увидела такую картину: в углу, под самой божницей, на месте, где всегда стоял стул хозяина, сидел Кузьма, уже хорошенько раскрасневшийся после отцова угощения, улыбчивый, и важно подцеплял серебряной отцовской вилкой то солёненький грибок, то кусочек сала. Одет в чёрную форму. На рукаве повязка с какой-то надписью. Ремень распоясал и повесил на спинку стула. Наверно, для простора, чтобы больше влезло.

– Где Зина? – с порога спросила Пелагея отца.

Тот, как-то неестественно, виновато улыбаясь, сказал вдруг:

– Палаша, а что ж ты с гостем-то не здороваешься? Аль не признала Кузьму Семёныча?

– Тоже мне, Кузьма Семёныч, – фыркнула Пелагея и ушла на другую половину, где у окна пригорюнилась Зинаида.

Глаза у сестры были заплаканы. Глянула на неё Пелагея и сразу всё поняла.

– Не хочу я за него, – зашептала, давясь слезами, Зинаида.

– Да погоди ты, погоди, родненькая, – пыталась утешить её Пелагея. – Ты ж ещё согласия своего не давала?

– Нет. Со мною разговора ещё не было. Я тятьки боюсь, – призналась сестра. – А вдруг он скажет, чтобы шла и – никаких…

– Не скажет. Погоди. Я с ним поговорю.

– Ты что, не видишь, тятька же его боится. Говорят, он теперь и есть новая власть.

– А хочешь, я и ему самому скажу, чтобы он над нами вожжой-то не тряс, не в осинник по грибы ехать…

– Не знаю. Перед ним теперь все расстилаются. Говорят, он может любого расстрелять. Власть ему такая дана. Председатель не председатель, управляющий не управляющий, а командует, как захочет, верховодит надо всеми и всем. Теперь ему никто поперёк не становись.

– Не посмеет и пальцем тронуть. Не бойся. Стой на своём, и всё уладится. Если что, если тятька начнёт бушевать, прибегай ко мне. У меня поживёшь. Пусть и тятя подумает…

Они обнялись.

– Ну что, высохли твои слёзы? Забудь о них, – эти слова Пелагея сказала сестре уже не таясь – пусть слышат.

Уходя, она задела винтовку Кузьмы, аккуратно приставленную к столу. Будто невзначай толкнула носком сапога в приклад, ружьё и брякнулось об пол. Подумала: ишь, хозяин тут нашёлся, поставил к столу то, чему под порогом место. И отец хорош… Кузьма с ухмылкой поднял винтовку и бережно поставил её на место, туда же, к столу. А Пелагея вскинула голову и с такой же ухмылкой ему:

– Ой, Кузька, нечаянно… Ты бы ружжо-то своё куда-нибудь поукромнее поставил. А то чуть ли не на стол взгромоздил.

– Так это, Пелагея Петровна, не простое ружьё, – со значением, откинувшись к стене и помаргивая в потолок, потянул из себя Кузьма как будто заранее заготовленную на этот случай речь. – Это, милая моя, новая вла-асть. Так-то… – И Кузьма погладил чёрное поцарапанное цевьё старенькой винтовки. – Отец твой, Пётр-то Фёдорович, сразу это дело понял правильно. Ты, Пелагея, тоже особо-то крылья не распускай. Не мети пыль попусту. Нынче каждое слово значение имеет.

Выслушала она его тянучую правду и сказала:

– Ну вот что, Кузя, и я тебе скажу: активисткой я не была, в комсомоле тоже не состояла, и ты меня новой властью не стращай. А скажи мне, бабе, лучше вот что. Ты с моим Иваном вместе в Красную армию призывался, так ведь? Ну, чего молчишь, в потолок моргаешь? Вместе ж, так? Тогда, может, и воевал вместе с ним? Может, видел где? Порадуешь меня хорошей вестью?

Кузьму передёрнуло от этих её слов. Но он удержал себя и, глядя на Петра Фёдоровича, сказал тем же тянучим тоном и всё так же помаргивая в потолок:

– Я Петру Фёдоровичу уже отвечал на этот вопрос: с Иваном мы расстались сразу, ещё в запасном полку. А то, что сгинул он, я о том, Пелагея Петровна, искренне сожалею и от всего сердца соболезную тебе.

– А чего ты мне соболезнуешь? – вскинулась сразу Пелагея, уже осердившись на непрошеного гостя всем сердцем. – Что он, погиб, что ли? Он, может, вернётся не сегодня завтра! Что ты его хоронишь? Или боишься теперь ему в глаза глянуть?

С тем и ушла, крепко саданув за собой родительской дверью, так что зазвонили в сенцах шипки в рамах. И отец тоже пусть знает… Посадил великого гостя на царское место… Люди-то говорят – ненадолго ихняя власть.