Висельник и Колесница - Константин Жемер Страница 28

Высокие, почти в два локтя, перья на шлеме, напоминающие рога, раскачивались в такт словам. Богоборческие заповеди текли медленно… quintus, sextus, septimus, но алые мантии не шевелились, из-под некоторых капюшонов даже слышались вторящие гроссмейстеру голоса.

Багряный свет залил штору позади пирамиды, на авансцене остался лишь Ментор. Мэтр Август неуловимо быстро взошёл на вершину строения. Одновременно с потолка упал солнечный луч, выхватив искусно нарисованный на полу треугольник с замысловатой криптограммой.

«Видимо, свет направляется какой-то хитроумной оптикой», – решил Максим.

Человек с колокольчиком, закутанный, как и остальные, в алую рясу, вышел из мрака и, остановившись посредине, сказал:

- Полдень!

Ментор откашлялся и произнес что-то на странном гортанном наречии, подобного которому Максим не слышал – зала повторила. По-видимому, приветствие или клятву-заповедь.

Ритуал инициации начался.

- Да будет известно досточтимым присутствующим, что, по поручению достопочтенного Гроссмейстера я незримо наблюдал за неофитом во время прохождения положенных испытаний, – сказал ментор по-французски. – По этому делу могу засвидетельствовать следующее. Испытание первое неофит прошёл с честью. Он открыто отрёкся от злого бога, заявив о выходе из лона католической церкви. При этом остался твёрд и не поддался на увещевания единокровного старшего брата, каковой ранее являлся монахом-иезуитом и весьма разбирается в вопросах религии. Кроме того, рекомый старший брат имел на испытуемого весьма большое влияние, ибо, после смерти родителей, опекал его с самого детства. Таким образом отмечаю, что испытание показало высокую стойкость неофита. То же самое можно сказать и о втором испытании. В течение десяти дней испытуемый терпеливо выхаживал в госпитале раненого русского солдата по имени Федька, внушая тому идеи Башни. Результатом явилось то, что русский, прежде называвший себя добрым христианином, лишь только набрался сил, немедленно осквернил церковь своей веры, помочившись на алтарь. Это достижение показало большое упорство и терпение неофита в стремлении к результату. А также его способность нести истину в массы.

При этих словах Максим мысленно пожелал поганцу Белье сдохнуть в зловонной кладовке.

- Испытание третье оказалось самым тяжёлым, – продолжал мэтр Януарий, – я уже упоминал о той большой зависимости, которую от старшего брата имел испытуемый. Тем не менее, он, следуя указаниям нашего уважаемого генерала, вызвал брата на дуэль и пролил его кровь. Сам неофит при этом также пострадал, получив серьёзную рану, изуродовавшую ему лицо. Последнее испытание показало исключительную способность испытуемого к самоотречению и самопожертвованию во имя идеи.

- Благодарю вас, Ментор, – кивнул гроссмейстер. – Видимо, генерал не ошибся, рекомендуя нам неофита. Но, прежде чем приступить к голосованию, должен спросить: есть ли у присутствующих возражения против вступления нового члена в Орден?

- Есть! – веско объявил Ментор.

Зала ответила удивлённым шёпотом.

- Но это не относится к пройденным испытаниям. Свидетельствую о преступной доверчивости неофита, граничащей с предательством, – делая ударение на каждом слове, заявил мэтр Януарий. – То, о чём говорю, обнаружилось во время дуэли со старшим братом. Откуда ни возьмись, из темноты появились двое неизвестных, каковые неумело и бесталанно попытались изобразить из себя членов нашего Ордена. Неофит же не сумел распознать шпионов и стал говорить с ними о делах…

Со всех сторон послышалось грозное жужжание растревоженного улья:

- Nemo regulas, seu contitutiones nostras, externis communicabit. ^[86]

«Вот и конец комедии! – отрешённо подумал Максим, по осанке отыскивая взглядом в толпе военных. – Глупый Американец! Не выйдет у него помереть в собственной постели. Мне же всё верно напророчил: в сражении, с саблей в руке… Что же, чему быть – того не миновать. Первым делом – проткнуть проклятого Гроссмейстера, затем освободить Толстого и начать рубить поганый капитул. Пистолеты – напоследок…»

- Достопочтенное собрание! – через мешковину послышался гнусавый и одновременно жалобный голос мнимого Белье. – Осмелюсь попросить соизволения оправдаться. Ибо владею сведениями, дающими такую надежду…

- Неслыханная дерзость! Как он посмел нарушить молчание! – жужжание улья усилилось… Nemo regulas…

- Пусть говорит! – объявил гроссмейстер, и жужжание немедленно стихло.

- После того, как достойный ментор зашил мне рану и облегчил страдания, он покинул больницу. Этим воспользовались те два мерзавца, которые выдавали себя за посланцев Ордена. Они пришли и сказали, что инициация отменена из-за моего болезненного состояния. Но я почувствовал подвох и сумел распознать в чужаках дружков моего брата. Его учителями ведь были отцы-иезуиты, вот он и испробовал на мне приём из их арсенала. Сожалею, что раны не позволили действовать быстро. Лишь только я бросился к шпаге, как оба проходимца поспешно ретировались без ущерба для себя, – эти слова ряженый граф сопровождал вполне сносной игрой. Максим мог бы поклясться, что видит перед собой человека, испытывающего невыносимые физические страдания и с трудом держащегося на ногах.

Целую минуту зала молчала, а затем гроссмейстер спросил:

- Мэтр Януарий, правда ли, что перед инициацией вы бросили ищущего одного?

Ментор не ответил. Казалось, он сделался ниже ростом.

- Благодаря вашей беспечности, – продолжил гроссмейстер, – появились затруднения с вынесением вердикта. Ибо нет надёжного источника, способного подтвердить или опровергнуть дерзкое заявление ищущего. Капитулу нужно время, чтоб посовещаться, в связи с чем объявляется перерыв. Испытуемый может дожидаться решения в «комнате для размышлений».

«Отцовская сабля с девизом неоднократно доказывала, что инструмент она – острый и точный. Но даже такому тщательному и заботливому человеку как Илья Курволяйнен не наточить дамасский клинок до остроты языка графа Толстого, – ликовал Максим, покидая залу. – А мне никакими фехтовальными упражнениями не достичь той замечательной точности, коей, несомненно, обладает графский язык».

Так называемая «комната для размышлений», где находился Американец, никем не охранялась. Удивляться постоянному везению уже надоело, поэтому Максим просто вошёл внутрь. Длинным и красочным рассказом о собственных похождениях и о трупе под кроватью, каковой вот-вот обнаружат, утомлять Толстого не стал, а коротко и доходчиво объяснил, что пора за кулисы. Федор молча выслушал и кивнул, ругнувшись:

- Как языческое кладбище! Никогда не доводилось бывать на неосвященном погосте, полковник? Очень похожее ощущение!

Вскоре две фигуры, несколько потрепав пока ещё буйную, но с первыми намётками осенней плеши шевелюру плюща, незаметно покинули дом-улей и спешно двинулись в глубину парка.