Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг Страница 28

Однажды на рассвете я утянула со стола мистера Эванса листок бумаги и принялась писать Датч уже настоящее письмо. Когда дом начал просыпаться, свернула листок и спрятала в щель в стене, чтобы ночью продолжить.

Я работаю горничной у доктора и его жены, они очень добрые. Миссис Броудер дала мне новые чулки и прочие вещи: башмаки, шапочку и фартук. У доктора бородавка на одном веке над глазом. Мне позволили читать книги из хозяйской библиотеки. Датч, там есть специальная лестница – до самого потолка. Тебе понравятся «Арабские ночи», я прочла от корки до корки.

Сочиняя, я представила себе, как сестра плачет, узнав о смерти мамы, тянет за закрученный локон, и волосы распрямляются, как будто их тоже потрясла смерть мамы. Нашей мамы, которая назвала ее Датчесс. Я представила, как сестра бежит с моим письмом через холодные мраморные залы иллинойского дома к своей фальшивой семье, топает маленькой ногой в лаковом сапожке и требует немедля ехать в Нью-Йорк, разыскать меня – свою настоящую семью.

Я теперь знаю, как сварить суп и заставить бисквит подняться. Знаю, как изготовить порошок от кашля и наложить гипс. Мама просила меня разыскать вас с Джо. Это было ее последнее желание перед смертью, дорогая моя Датч. Не знаю, где похоронили ее и Кэтлин, но я торжественно поклялась, что разыщу вас. И я исполню свою клятву.

Как письмо попадет к Датч, я не имела ни малейшего представления. Мне и в голову не приходило написать мистеру Брейсу или разыскать мистера и миссис Дикс, так что я писала, почти не надеясь на то, что послание найдет адресата.

Датчи, где наш малыш Джо? Вот уже два года, как я ничего про вас не слышала. Пожалуйста, скажи мне, как поживаешь и помнишь ли меня еще? Я обещала маме, что буду заботиться о вас, но не сдержала слова. Перед ее кончиной я пообещала ей это. В дальних своих краях, в Иллинойсе, думаете ли вы обо мне? Меня теперь зовут Энни. Ответьте мне, пожалуйста. Прошу прощения за вести о маме.

С любовью,

ваша сестра

Экси Энн Малдун

Конечно, это была глупость невежественной девчонки из класса отверженных, но меня волновало обещание, данное маме. Я сложила листок и спрятала в щель. Бумага помялась, засалилась, покрылась пятнами – письма лежали в стене недели, месяцы, пока я бегала по лестницам, таскала воду и работала в кабинете. Я взрослела, превратилась в невысокую тощую девушку с длинными черными волосами, которые я заплетала в косы и прятала под наколку горничной, словно некую тайную силу, которую нельзя показывать никому. Собственное лицо удивляло меня, когда я смотрела в зеркало: пухлые алые губы, темная бахрома ресниц, в голубых глазах – обида на весь мир.

Словно доказательством этой обиды стали прыщи, которые вдруг принялись выскакивать один за другим. Пальцы у меня была серые: зола намертво въелась в кожу. Я то пела вместе с миссис Броудер, то грохотала кастрюлями с такой яростью, что кухарка даже придумала мне прозвище – Экси Ужасная. С какого-то момента она стала не спускать с меня глаз, словно хотела подловить на чем-то дурном.

– Что это такое? – набросилась на меня миссис Броудер как-то утром, когда я вернулась со двора, где развешивала белье. – Что это значит?

Я перепугалась. Если миссис Броудер под мухой, рука у нее тяжелая, пару раз у меня была возможность в этом убедиться: один раз за то, что съела весь виноград, второй – за то, что устроила в кармане передника склад для крекеров. В руках она держала три грецких ореха. А также мое письмо, серое от размазавшегося карандаша и сажи.

– Я отодвинула твою койку, чтобы добраться до укатившейся луковицы, и вот что торчало в стене.

– Всего лишь орехи. Что такого?

Она взмахнула листком:

– Что ВОТ ЭТО такое?

– Это мое. Отдайте.

– Ты никогда не говорила, что у тебя есть сестра. И брат. Я расплакалась.

– Тише, тише, – перепугалась миссис Броудер. – Ну же, успокойся, милая моя.

– Я вам не милая. Я никому не милая.

– Ладно-ладно, как скажешь. Ты только успокойся.

Она ласково уговаривала меня, пока я не сдалась и не рассказала ей и про мистера Брейса, и про чету Дикс, и про сиротский поезд, и про преподобного Темпла и его жену. Миссис Броудер слушала, всхлипывала и то и дело повторяла:

– Бедный ягненок! Бедный потерявшийся ягненок!

А потом взяла меня за руку и потащила наверх к миссис Эванс.

Хозяйка полулежала на диване.

– Прилегла отдохнуть, – пробормотала она. Лоб у нее был в капельках пота.

Ну вот, сейчас меня и выставят на улицу. За вранье. За то, что украла лист дорогой бумаги. За то, что написала про бородавку доктора Эванса.

– Прочтите это, – попросила миссис Броудер.

Миссис Эванс взяла листок. Когда она закончила читать, лицо у нее было странное.

– Почему ты нам не сказала про брата и сестру?

По тону ее я поняла, что она не сердится. Миссис Эванс встала, дала мне леденец, нашла конверт и марку и подсказала, что написать на конверте. Главпочтамт, Рокфорд, Иллинойс.

«В собственные руки», – приписала миссис Эванс на обороте конверта своим крючковатым почерком.

– Тебе давно следовало мне все рассказать, – сказала она. – И вот что, я сама напишу в Общество помощи детям. Твой мистер Брейс очень знаменитый джентльмен, ты и не знала, да?

Я не знала. Мне было все равно. Я только помнила, что у него нос был как баклажан.

Миссис Эванс велела мне сбегать отправить письмо.

Той ночью под потолком возникло призрачное лицо мамы и проплыло над моим ложем. Мэри Малдун была в каком-то воздушном одеянии, черные ресницы резко выделялись на фоне бледных щек. Ты должна разыскать их, прошелестел призрак. Я вцепилась зубами в простыню, потом сунула большой палец в рот и не вынимала до самого утра.

И снова потянулись недели и месяцы. Ответа все не было. Ни строчки, ни слова. Миссис Эванс выполнила обещание и связалась с Обществом помощи. К великому сожалению, ответили ей, мы не в состоянии заводить досье на каждого сироту, которого отправили сиротским поездом. Адреса Датч или Джо у них не было. Похоже, сестра и брат пропали для меня навсегда.

– Не отчаивайся, – утешала меня миссис Эванс. – Однажды, когда ты меньше всего ожидаешь, придет весточка. Кто-нибудь да объявится.

Это правда: чужаки объявлялись у нашей двери ежедневно, но, увы, никто из них не был Малдуном. Френсис Харкнесс прибыла к дому 100 по Чатем-стрит однажды в мае, в воскресенье, под самый вечер. Мне уже исполнилось пятнадцать. У миссис Броудер был выходной. Миссис Эванс и доктор ушли в театр. Я сидела в библиотеке и читала «Основные принципы акушерства», глава «Множественность детей, или монстры» (про детей-монголоидов ^[35] и сросшихся близнецов), когда у входной двери зазвенел колокольчик.