Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад - Мария Шенбрунн-Амор Страница 28

– Ах, мадам, я люблю его величество больше жизни, но мы не ровня. Я не стою его. И дело не только в том, что он король. Бодуэн любит умные беседы с учеными людьми, читает истории благородных деяний, а больше всего радеет о благе королевства. А я во всем этом ничего не смыслю.

Констанция тут же простила бедняжке, что та разряжена как майский шест:

– Разве дама сердца должна быть засушенной чтением, словно каноник?! Ты прелестна, ты любишь его, ты способна развеселить любое сердце…

Веселая мадам де Бретолио только уныло качала головой:

– Не мое это счастье, оно мне не полагалось, и нет на нем благословения ни людей, ни Бога, вот оно и не идет мне впрок. Бодуэн уже не прежний галантный и добрый юноша, он стал жестче. И мне не до веселья, когда я знаю, что он планирует блистательный брак, что вот-вот закончится мое с ним время.

Словно подтверждая страхи Изабо, лопнуло ожерелье, которое она теребила в волнении, и жемчужины раскатились по галерее сердитым градом. Но даже Изабо не желала понять Констанцию:

– Мадам, дался вам этот Шатильон? Да таким рыцарям вся цена – двадцать экю, их с каждого корабля дюжинами сходит!

Прошли те времена, когда Изабо была доступной простушкой, влюбленной в задорного пустомелю де Брассона. Ныне она была способна любить только мужчину, достойного ее щедрой души, ее любящего сердца и ее прекрасного тела. Короля, не меньше.

На следующий день в Триполи прибыла королева Мелисенда. Размолвка с сыном и потеря трона не сломили монархиню. Власть суверена заменило влияние мудрости и опыта. Королеву сопровождали пышная свита и целый клир священников, и ее величество выглядела внушительнее, чем во времена своего правления. Сын по-прежнему выказывал ей почтение, а она обращалась с ним милостиво, словно подарила ему престол по собственной щедрости. Годиэрна тут же упрекнула сестру:

– Удивляюсь я тебе, Мелисенда. Мир не видел королевы, облеченной подобной властью, а ты смирилась с ее потерей, будто башмаки сменила. Сын тебя с отцовского трона спихнул, а ты все ему простила, как детские шалости прощала.

– Годиэрна, так в худой одежонке спиной к ветру садятся! – Мелисенда улыбнулась, она теперь часто улыбалась. – Я потеряла бы власть, только если бы не простила Бодуэна. После власти над королевством самое лучшее – это власть над королем. Он оставил мне Наблус, он снова почтительный сын, готов ко мне прислушиваться, ценит меня и благодарен мне. Лучше поладить полюбовно, чем сидеть одинокой и исходить желчью, поверь мне.

У Констанции от этих слов камень с сердца свалился. Она хоть и была уверена, что старой женщине больше подобает о душе думать, нежели в государственные дела вмешиваться, но услышать от самой королевы, что она довольна своим уделом, явилось огромным облегчением.

Годиэрна утопила встрепанную голову на груди у сестры:

– Я боюсь за свою жизнь, Мелисенда. Тут уже все так далеко зашло, тут уже либо я, либо он…

Мелисенда обняла несчастную, увела с собой, и как она увещевала графиню, Констанция не слышала, но сестринская привязанность сотворила чудо: неведомыми уговорами и доводами королева сумела утихомирить Годиэрну. Дамы вернулись в замок, и за праздничной трапезой графиня сидела бок о бок с супругом. Оба много пили. Растолстевший граф Триполийский, превратившийся со времен Акры из кабана в борова, злобно рассматривал родичей жены. Мелисенда была старше цветущей Годиэрны всего лет на восемь, но поскольку знала, что бой со временем еще безнадежнее, чем с сыном, она и тут давно уступила и потому вплотную приблизилась к черте, за которой женщина превращается в старуху.

За ужином она восседала на почетном месте рядом с сыном. Шатильон, разумеется, сидел на дальнем конце стола среди простых рыцарей, как и полагалось жениху Эмергарды, дочери ничтожного Огюста де Вье-Понта. Королева сделала знак виночерпию, предложила угоститься и Сен-Жилю.

– Ну уж нет, – Триполи прикрыл кубок короткопалой, поросшей бурой шерстью лапой, – я, дорогая свояченица, не такой любитель вашей знаменитой мальвазии, как покойный простофиля Альфонсо-Иордан. Мне мой Кретьен нальет.

Мелисенда пожала плечами, подставила собственную чашу и с удовольствием пригубила вино:

– Жаль пропадать божественному напитку. Граф, я пью за мир между вами и моей возлюбленной сестрой. Я надеюсь подать ей благой пример: я примирилась с сыном даже ценой трона и ныне между нами царят любовь, уважение и взаимопонимание.

Сен-Жиль рыгнул:

– Может, его величество просто мальвазию не любит, а? Вы, мадам, известная миротворица, помнится, даже Фульк рядом с вами побаивался пить и есть!

– Замолчите, граф, вы пьяны! – с презрением бросил Бодуэн.

– Пьян! Ну и что, клянусь кровью Христовой? Я и пьяный – хозяин в своем графстве! – язык у Сен-Жиля уже заплетался, но тем сильнее ему хотелось постоять за себя. – Проклятые бабы! Я свою дочь в монастырь постригу! Слышишь, Мелисенда, где ты?! – Грохнул кулаком по столешнице, девочка съежилась. – К кармелиткам, к матери в придачу!

– Не смейте трогать мою дочь, отвратительное убожество, – зашипела Годиэрна, но королева склонилась к ее уху, и графиня сникла как парус без ветра.

Король был доволен, что все разрешилось столь мирно и быстро. Из всего табуна его непокорных родственниц неукрощенной осталась лишь одна Констанция. Рядом с ней усадили смахивающего на ежа барона с низким лбом, извилистым длинным носом и торчащими в стороны усами. Это оказался легендарный Ральф де Мерль. Усач обратился к ней игривым, снисходительным тоном, который, видно, и завоевал ему репутацию галантного кавалера:

– Мадам, я узнал, что вы отказали Жану Соррентскому, и тот с горя постригся в монахи. Я надеюсь, его потеря – наше приобретение.

Изабо оглушительно захохотала:

– Наконец-то женщина привела мужчину к Богу. А то ведь вечно нас упрекают, что мы сосуд греха и пособницы дьявола!

Бодуэн взглянул на нее с досадой, но Изабо не замечала, она закусила удила и не владела собой: встревала в чужие беседы, жестикулировала, подзывала далеко сидящих мужчин, дулась, вертелась, обижалась, прерывала короля, закатывалась беспричинным смехом. Констанция покрывалась гусиной кожей от неловкости, страха и сочувствия, а его величество хмурил брови и избегал глядеть на свою нелепую аманту. Мелисенда тоже упорно игнорировала вульгарную полюбовницу сына. Бодуэн поднял бокал и громко на весь стол заявил, словно желая положить конец выходкам Изабо:

– Дорогая Констанция, Антиохия не может оставаться без князя, способного вести армию в бой. Вы отказали всем, кто сватался к вам, и мы больше не можем ждать вашего решения. Нам придется воспользоваться своим правом сюзерена. Мадам, вот перед вами Ральф де Мерль, славный норманн, благороднейший рыцарь, отважнейший воин и мудрый муж. Никто не может выдвинуть никаких возражений против него, и я уверен, вы не оскорбите меня и доблестного барона отказом.

Серебряная вилочка выпала из рук Констанции, звякнула о блюдо. Усы Ральфа де Мерля победно затопорщились. Сен-Жиль отбросил кость с мясом, рыгнул, вытер руки о волосы. Шатильон на своем низком месте молча уставился в кубок, охватив его с такой силой, что побелели костяшки. У жениха Эмергарды ни на что другое и не было права. Констанция ответила, надеясь, что голос ее не сорвется и не задрожит: