Тайны черных джунглей - Эмилио Сальгари Страница 27

— Оставим Суйод-хана и его арканы и поговорим о более важных вещах. Но берегись, Манчади: если ты не скажешь мне правду тебя ожидает жестокая пытка.

Манчади отвернулся, давая тем самым понять, что не намерен говорить.

— Итак, слушай мои вопросы и отвечай, а ты, Каммамури, оживи огонь — он, возможно, сейчас нам понадобится.

Дрожь пробежала по желтоватому лицу Манчади, он тревожно смотрел на пламя, которое поднималось и опускалось, прихотливо освещая закопченные стены хижины.

— Манчади, — продолжал Тремаль-Найк, — кто эта богиня, которую ты называешь Кали и которая требует много жертв?

— Я не скажу.

— Плохо ты начинаешь, Манчади. Мне придется пытать тебя.

— Манчади не трус.

— Перейдем к другому. Мне нужно знать, сколько человек находится на Раймангале.

— Я сам этого не знаю. Их много, и все они подчиняются

Суйод-хану, нашему главе. — Манчади, знаешь ли ты Деву пагоды?

— А кто ж ее не знает?

— Хорошо, расскажи мне об Аде Корихант.

Молния жестокой радости блеснула в глазах Манчади.

— Рассказать тебе о ней! — вскричал он, странно ухмыляясь. — Никогда!..

— Манчади! — сказал Тремаль-Найк. — Берегись, не испытывай мое терпение. Где находится Ада Корихант?

— Кто знает! Может, на Раймангале, может, на севере Бенгалии, может, в море. Может, она еще жива, а может, и умерла.

Тремаль-Найк издал крик ярости.

— Умерла! — вскричал он, заломив руки. — Ты что-то знаешь. О! Ты скажешь! Ты все расскажешь, как только мы начнем жечь тебе ноги.

— Можешь сжечь и руки до самых плеч, Манчади не скажет. Клянусь моей богиней!

— Негодяй, ты что, никогда не любил?

— Я никого не любил, кроме моей богини и моего верного аркана.

— Слушай, Манчади, — вне себя закричал Тремаль-Найк. — Я освобожу тебя, я отдам тебе все, чем владею, до последней рупии, я стану твоим рабом, но скажи мне, где находится бедная Ада, жива она или мертва, скажи мне, есть ли надежда спасти ее. Я ужасно страдаю, Манчади, не заставляй меня страдать еще больше, не убивай меня! Говори, или я разорву тебя на куски своими собственными руками!

Манчади молчал, мрачно глядя на него.

— Но говори же, чудовище, говори! — завопил Тремаль-Найк.

— Нет!.. — воскликнул индиец с несокрушимой твердостью. — Я не произнесу ни слова.

— У тебя железное сердце!

— Да, железное и полное ненависти.

— Ради всего святого, говори, Манчади!

— Нет, никогда!

Тремаль-Найк схватил его за руки.

— Негодяй! — заорал он ему в уши. — Я убью тебя!

— Убей, но я не скажу.

— Каммамури, ко мне!

Он схватил пленника за руки и подтащил к огню. Маратх схватил его за ноги и приблизил к пламени. Жесткая кожа почернела от соприкосновения с горящими углями. Тошнотворный запах паленого заполнил всю хижину.

Манчади трясся, рыча, точно тигр; глаза его налились кровью.

— Держи крепко, Каммамури, — сказал Тремаль-Найк.

Душераздирающий крик вырвался из груди упрямца.

— Довольно… довольно… — проговорил он прерывающимся голосом.

— Ты скажешь? — спросил его Тремаль-Найк.

Манчади скалил зубы, кусал себе губы, но все еще молчал, хотя огонь продолжал жечь его мясо. Прошло еще несколько секунд. Второй вопль, громче первого, сорвался с его губ.

— Хватит!.. — прохрипел он. — Это слишком…

— Теперь скажешь?

— Да… скажу… хватит… Помогите!

Тремаль-Найк одним рывком отодвинул жаровню.

— Говори, негодяй!

Манчади взглянул ему в лицо глазами, полными страха и ненависти. Отчаянным усилием он сел, но тут же повалился на спину с хриплым стоном и остался лежать неподвижно со страшно искаженным лицом и перекошенным ртом.

— Он умер? — испуганно спросил Каммамури.

— Нет, без сознания, — ответил Тремаль-Найк.

— Нужно действовать осторожно, хозяин. Если он умрет раньше чем признается, нам будет мало проку.

— Он не умрет так скоро, уверяю тебя.

— Он скажет?

— Нужно, чтобы сказал. Ты слышал, что Ада, возможно, умирает? Я узнаю об этом все, даже если мне придется выпустить его мерзкую кровь каплю за каплей.

— Не верь, хозяин. Негодяй мог и солгать.

— О я не переживу ее. Если моя бедная Ада умрет, я последую за ней добровольно. Как жестока моя судьба! Любить, быть любимым, и не иметь возможности сделать ее своей! Но я добьюсь своего, клянусь всеми богами Индии!

— Смотри, хозяин, наш пленник начинает приходить в чувство.

Душитель действительно приходил в себя. Дрожь пробежала по его телу; он медленно поднял голову, покрытую большими каплями пота, и наконец открыл глаза. Он открыл и рот, как бы желая что-то сказать, но из горла вырвался лишь хриплый звук, похожий на приглушенный стон.

— Говори! — приказал Тремаль-Найк.

Тот не отвечал.

— Видишь этот огонь? Если ты не развяжешь язык, я снова начну пытку.

— Говорить?.. — прорычал Манчади. — Ты хуже, чем убил… ты меня искалечил… я не могу больше ходить… Убей меня, если хочешь… но я не буду говорить. Я ненавижу тебя… а твоя Ада… умрет!.. Я радуюсь, зная, что она испытывает те же самые муки… Мне кажется, я слышу ее вопли… Я вижу ее, привязанную к пламенеющему костру… Суйод-хан ухмыляется… туги пляшут вокруг… Кали улыбается… Вот пламя окутывает ее… Ах! ах! ах!..

И негодяй разразился сатанинским смехом, который слился с первым ударом грома, потрясшим всю хижину до основания.

Тремаль-Найк, как безумный, бросился на индийца.

— Ты лжешь, негодяй! — завопил он. — Это невозможно, невозможно!

— Это правда… твоя Ада будет сожжена…

— Скажи мне все! Я приказываю тебе!

— Никогда!

Обезумев от гнева и отчаяния, Тремаль-Найк снова схватил душителя, чтобы бросить к огню, но Каммамури остановил его.

— Хозяин, — сказал он, — этот человек не вытерпит второй пытки и умрет. Огня недостаточно, чтобы заставить его говорить; попробуем железо.

— Что ты хочешь сказать?

— Предоставь действовать мне. Он заговорит — вот увидишь.

Маратх прошел в соседнюю комнату и вскоре появился, неся что-то вроде сверла, на конце которого были приделаны две спирали из закаленной стали, с остриями, отстоящими на сантиметр друг от друга.