Могила галеонов - Мартин Стивен Страница 27

Речь женщины звучала просто, но вместе с тем с удивительным чувством собственного достоинства. Дрейк гордо выпятил грудь. Он заговорил снова:

— Мадам, я рад оказанному мне доверию…

— В таком случае… — голос старой англичанки вдруг окреп, приобретя даже властность, видимо, прежде ей свойственную, — я назначаю опекуном моей дочери человека по имени Генри Грэшем.

«Но ведь опекуном должен стать не я, а Джордж! — подумал Грэшем. — Именно он, и никто другой. Она ошиблась!»

За ее словами последовало тяжелое молчание. Всем показалось безумным предложение умирающей. Кто даст гарантию, что молодой человек, о котором только что шла речь, подобно множеству других молодых людей, не уступит своим плотским желанием и что эта девушка найдет в себе силы не подчиниться его воле? И если все так и будет, что скажет ее жених, узнав, что его невеста лишилась девственности и что у нее может быть ребенок от другого мужчины?

Грэшем годами учился контролировать собственные реакцию не допускать появления пота на лице, не поглаживать бороду, не дотрагиваться до носа и, конечно, контролировать выражение лица. Он хотел, чтобы собеседники (а чаще всего он общался с врагами) как можно меньше могли узнать о его чувствах. Но сейчас он ощутил, как заливается краской, и не мог ничего с этим поделать. Потом он взглянул на лицо женщины, даже и теперь, когда она была тяжело больна, сохранившее свою красоту и выражение благородства, и различил на нем едва заметную улыбку. И улыбалась она ему, Генри Грэшему.

— Принимаете ли вы эти обязанности? — спросила она очень тихо.

Девушка подняла голову. Взгляд ее выражал только ненависть и гнев. Грэшем почувствовал: он совершил ошибку, заглянув в огромные темные глаза, бездонные и загадочные. Ему вовсе не хотелось поддаться их магии, и он молил Небо не позволить выдать себя каким-нибудь невольным жестом. Даже в ту ночь, когда они удирали на лодке от испанской галеры, он, казалось, не чувствовал себя так неуютно, как сейчас. Грэшем глубоко вздохнул. Такие реакции следовало тоже подавлять, но сейчас ему это вдруг стало безразлично.

— Мадам, — сказал он с поклоном, обращаясь к матери Анны, — я не заслуживаю подобной чести. Я молод и глуп. Мне еще самому следует учиться жить, что уж говорить об ответственности за других! — Старая леди продолжала улыбаться. Понимала ли она его речь? Грэшем продолжал: — Но конечно, вы можете отвечать за чужую жизнь. У вас есть опыт, у вас есть мудрость. Вы встречаете конец жизни с таким достоинством, которому могут позавидовать и мужчины. И если вы верите в то, что я смогу выполнить этот… долг, то, может быть, и я сумею стать достойным вашего доверия и оправдать его. С тяжелым сердцем я отвечаю на ваш вопрос: да.

— Благодарю вас, — просто ответила старая леди. Затем она с трудом повернула голову, взглянула на Дрейка и сказала: — Вот мое последнее желание, сэр Фрэнсис. Если вы джентльмен, вы уважите его.

Тонкий ход показывал — мать Анны пребывала в полном сознании. Дрейк-то джентльменом как раз не являлся. Разночинец, чьи дерзость и удачливость принесли ему богатство, он старался быть похожим на джентльмена. Те, кто стал джентльменом по рождению, ненавидели удачливого выскочку и не упускали случая его унизить. Прирожденный джентльмен мог и не согласиться на просьбу женщины. Тот же, кому постоянно приходилось поддерживать репутацию джентльмена, отказать ей не мог. На какое-то мгновение сэр Фрэнсис Дрейк забыл о непомерных амбициях, об алчности, об интригах и просто ответил:

— Я уважу вашу просьбу.

Тут хлопнула дверь, и в каюту влетел Роберт Ленг, джентльмен-авантюрист и самозваный историк Фрэнсиса Дрейка. Все сразу уставились на него, и в тот же момент навсегда закрылись глаза матери Анны. Единственной, кто заметил уход старой леди, была сама Анна, не сводившая с матери взгляда. Последним, что видела старая леди, были широко открытые, полные слез глаза ее дочери.

— Сэр! — взволнованно начал Ленг, пораженный открывшейся ему картиной. — Простите, что помешал… я не имел представления… Но я просто обязан вам сообщить… Я узнал о страшной измене…

Все присутствующие, кроме Анны, по-прежнему внимали пришельцу. Он продолжал:

— Речь, сэр, идет об измене, замышленной и направляемой негодяем Генри Грэшемом.

Грэшем при его словах почувствовал даже не гнев, а изумление и тоску. Он никогда не любил Ленга, впрочем, игнорировавшего его на всем протяжении их путешествия, но и не чувствовал к нему ненависти. Глядя на потное рябое лицо Ленга, Грэшем в одну секунду осознал — тот готов сейчас действовать решительно.

— Вот это, — продолжал «историк», — мы нашли в вещах Грэшема. Взгляните, это четки и католический молитвенник. А главное, — Ленг выдержал эффектную паузу, — письмо от короля Филиппа, где король Испании предписывает всем оказывать всяческое содействие Генри Грэшему как своему агенту!

Он театрально вытянул вверх руку с письмом. Дрейк с мрачным видом взял письмо. Анна, на которую по-прежнему никто не обращал внимания, закрыла глаза своей матери. Дрейк перевел взгляд с письма на Грэшема, потом положил письмо на стол. Ленг взял его. Он явно торжествовал. И вдруг он обратил внимание на покойницу, лежавшую на постели.

— О Господи! — воскликнул он и сел на пол.

Теперь и все остальные увидели то, что видел он. В ужасе взирали они на постель. Анна, обнимая мать, беззвучно рыдала. Все присутствующие для нее сейчас не существовали. Они же почувствовали неловкость и стыд, невольно вторгшись в область чужого горя. Дрейк первым подошел к девушке.

— Из уважения мы похороним ее, — заговорил он так мягко, как ни с кем прежде, — в соответствии с вашими католическими ритуалами и не в открытом море: ее тело не достанется рыбам. Леди не принадлежала к нашему бродячему морскому племени. Мы похороним ее в Сан-Мигеле, где ее будут помнить и чтить ее память, а ее дети и внуки смогут всегда посетить ее могилу на доброй Божьей земле.

Грэшем про себя подивился, как столь жестокий человек может быть и столь добрым.

— Отнесите тело в капитанскую каюту и положите там. А вас, — обратился он к Анне, — я прошу последовать туда и проследить, чтобы все было сделано как должно.

Моряки выполнили его приказание, а девушка пошла за ними, погруженная в свое горе. Офицеры остались в каюте.

— Я-то думал, вы шпион английский, — заговорил Дрейк. — Теперь оказывается — испанский.

— Вы поверите, если я скажу, что никогда прежде не видел ни этого письма, ни четок и молитвенника? Полагаю, не поверите. Тем не менее я говорю правду.

— Все это нашли в его вещах. Клянусь, милорд! — возвысил голос Ленг.

Дрейк усмехнулся.

Грэшем заговорил вновь:

— Если сэр Фрэнсис Дрейк, капитан «Елизаветы Бонавентуры», не желает меня слушать, то, может быть, меня выслушает бывший капитан «Юдифи»?

Дрейк застыл на месте. Грэшем продолжал. Он знал: это его единственный шанс.