Екклесиаст - Александр Холин Страница 27

– Я совсем не против, сагиб, – залебезил слуга. – Только что мы одни в храме будем делать? Туда даже дверь сейчас закрыта.

– Каждый человек обязан в жизни совершить хотя бы один поступок, открыть хотя бы одну дверь. Я прав? – наставничество так и пёрло из меня. – Конечно, открыв дверь, человек не всегда способен её снова закрыть, но это уже другой вопрос. Согласись, ежели мы прямо сейчас не войдём в храм, я буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Жгучее желание, захватывающее сердце и разум, накатило на меня шипящей пенной волной неведомого моря. Казалось, что только в храме можно прикоснуться к истине, ради которой Сен-Жермен меня сюда отправил.

– Сагиб всегда прав! Ещё как прав! – подал голос слуга. – Дверь не заперта, прямо специально для нас.

И, закрепляя за собой право совершить Поступок, в котором я только что пытался убедить слугу, мы неспешно, как здесь и положено, двигались к буддийскому пантеону любви. Индус на какое-то время приостановился, поочерёдно поглядывая на танцующих для гостей бачей и на мою спину, потому что я не желал останавливаться.

Он, как буриданов осёл, оказался меж двумя стогами сена, умирая с голоду. Потом всё же кинулся догонять меня уже поднявшегося на ступенчатое крыльцо храма, потому как хозяйка наказала сопровождать гостя и не оставлять его одного. Видимо, здесь строго-настрого запрещалось отставлять чужих без присмотра. Ведь мне втемяшилось в пустую голову, что необходимо срочно отправиться в жилище Варуна, бога бесконечного, лучезарного неба. Значит, индус должен последовать за сагибом, должен, как воинствующий Индра, охранять меня в небесной обители Вивасват.

Я тем временем поднатужился, пытаясь в одиночку открыть огромную массивную створку, но пока ничего не получалось. Дверь оказалась слишком тяжёлая.

– Позвольте, сагиб, – пришёл на помощь индус.

Вместе нам удалось приоткрыть бронзовую входную дверь, как и положено, выкрашенную праздничной киноварью. Обитель встретила нас скорбным загробным молчанием, потому как не следует нарушать свадебный процесс между женихом и невестой.

О, как необычайно выглядел храм! Стены его поддерживались рядами витых колонн, уносившихся прямо ввысь, в открытое небо, на котором, несмотря на дневное солнце можно было разглядеть тысячи мерцающих звёзд. Казалось, освещённое солнечными лучами небо куда-то испарилось, обнажая прячущийся за ним холодный Космос.

Посреди храма покрытый охрой стоял жертвенник, а прямо за ним – алтарь, окрашенный киноварью. Вот на нём-то и приютились жених с невестой. Турий рог тянулся завитушкой к звёздному дневному небу, а Тиласи обвилась вокруг избранника. Пред молодожёнами стояла чаша с водой, где плавали лепестки растения.

– Видите эту чашу на алтаре, сагиб? – спросил шёпотом индус.

– Ну и что? – тоже шёпотом произнёс я.

– Это чаша Жизни и Любви. Настоящей. Кто-то из живых должен поднести к ней факел, который горит возле жертвенника.

– Но ведь мы с тобой не брамины, – возразил я.

– Мне нельзя, – согласился индус, – а вы, сагиб, тот мужчина, кто первым вошёл в храм. Если тот, кто вошёл первым не зажжёт чашу, то божественная молния Матарисва сожжёт нас и всех, присутствующих на свадьбе.

– Так уж и сожжёт, – хмыкнул я, но факел всё же взял.

Потом обошёл жертвенник, приблизился к алтарю и поднёс факел к чаше. Признаться, я думал, что вода потушит факел, как бы ярко не полыхал огонь. Однако всё получилось совсем наоборот. Чаша вспыхнула пламенем онгона, будто там была налита не вода, а бензин или спирт.

– Это Сома – кровь Тиласи, – пояснил индус. – Теперь возьми чашу, сделай глоток. Мистерия должна состояться!

– Да ты что! Пить из горящей чаши! Я же обожгу лицо! – попытался отбрыкаться я от участия в свадебной мистерии.

– Пей! – в руке индуса заблестел откуда-то вытащенный нож с широким фигурным лезвием.

– Ты спрячь это, – я кивнул в сторону ножа. – А то придётся тебя, красивый, в чаше Жизни и Любви утопить, даже Матарисва твоя не поможет.

Индус послушно спрятал нож в рукав, но я смотрел на навязанного мне гида уже с некоторым опасением.

– Надо испить, – делано вздохнул я. – Может, это у вас великоиндусское причастие в мистериях. Но ничего, живы будем – не помрём, то есть Бог не выдаст – свинья не съест.

Индус выжидательно смотрел на меня, не собираясь удаляться, а тем более, обделять своим вниманием. А, может, им и нужен был проходящий человек, которым можно пожертвовать? Значит, я подходил на эту роль как нельзя лучше – неизвестно кто, неизвестно откуда, которого никто никогда искать не станет.

– Вот ещё, не было печали, – проворчал я, только деваться уже было некуда. Ведь индус сам предупреждал, что нельзя в храм заходить. Особенно сейчас. Точно говориться: незваный гость – хуже татарина, хотя индусы и сами не уступят татарам в тантрическом гостеприимстве. Но ежели сам нарушил запрет, самому и отвечать придётся, то есть пить. Может быть, небось, всё обойдётся… то есть, авось? Ведь когда-то гусары хлестали чарами горящий пунш. Почему бы не попробовать? Может и пронесёт? Может, пронесёт…

С этим бравым гусарским подбадриванием себя самого, я взял обеими руками чашу, оказавшуюся холодной, будто пламя полыхало на кусочках льда, картинно выдохнул, сделал глоток и передал чашу индусу. Тот тоже отпил, даже икнул с непривычки, но ничего не произошло. Пламя не опалило лица. Наоборот, напиток был приятен на вкус и, может быть, я не отказался бы сделать ещё один маленький глоток.

Только поставив чашу на место, мы оба вдруг увидели многорукую богиню Кали, выходящую к нам с двумя коронами и пышными цветами в руках. Деревянная походка богини оставляла желать лучшего, к тому же все шесть рук у неё были выструганы из красного дерева, но царские венцы она несла осторожно, боясь уронить. Смуглое тело богини, выструганное из чёрного дерева, соблазнительно блестело блеском живой кожи – так и хотелось потрогать. Но наибольшее впечатление, во всяком случае, на меня, производил рыжий хохолок, торчащий внизу живота. Будто маленькая белочка нырнула в дупло, вот только хвостик остался торчать наружу и заманивал своей пушистостью окружающих. Интересно, а из какого дерева выструган этот беличий хвостик?

Подойдя к нам, статуя проскрипела на не очень разборчивом санскрите: «Я была дикой друидессой; через тебя я стала светлой супругой и зовусь теперь Сита. Я – женщина, возвеличенная тобою. Вот награда. Возьми эту корону из моей руки, надень на голову и царствуй всем миром». ^[37]

– Но ведь здесь две короны, – немного растерялся я. – У вас в Египте или в Индии наступает эпоха нового русского двоевластия?

– Второй венец для королевы, – влез с пояснениями индус. – Либо венчание на царство получит богиня Кали, либо та, что спит на жертвеннике.

Услыша такое, я резко обернулся. И точно: на охряном камне треугольной формы лежала обнажённая девушка, как будто уже приготовленная к великому пожертвованию. Да и жертвенник, на котором её разложили, был похож на треугольный алтарь из храма Сен-Жермена. Девушка лежала с закрытыми глазами, но грудь вздымалась ровно, как будто в радостном сказочном сне. Она действительно спала и, скорее всего, во сне видела всё происходящее. Мне оставалось соображать – как же я сразу её не заметил? Ведь лежащая на жертвеннике была моей любимой, моей ненаглядной, моей единственной, только не в этом мире! А, может, это та самая, которая танцевала в зале во время неофициального обеда?