Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество - Виталий Шипаков Страница 27

Глядя на обряженных вакханками ⁷ толстомясых девок, Ванька еле удержался от смеха. Совсем, видать, Рябой берега родные потерял, в придачу к ханской юрте еще султанским гаремом обзавелся. А этот мелкий злыдень, интересно, кто? Наверно, евнух.

Вознамерившийся удивить царевых прихвостней своею щедростью, разбойный атаман аж позеленел от злости. Ярость у Рябого вызвало не что иное, как презрительная усмешка, которой Княжич одарил его наложниц.

«Не по нраву мои девоньки пришлись. Ну конечно, ты ж приучен только с раскрасавицами спать, а на жительство берешь лишь девиц благородных. Ничего, боярышень ублюдок, скоро кровью станешь блевать, тогда уж не до смеху будет», – подумал он, но тут же взял себя в руки и с радостной улыбкой на тонких, как у змеи, губах да распростертыми объятиями шагнул навстречу есаулу.

– Ну здравствуй, Ваня. Как оно, не утомила служба государева?

– Мы с братами не царям, а святой церкви да Родине служим, – строго осадил его Иван, подавая руку. Не поздороваться с хозяином было как-то не по-людски, но и обниматься со сволочью, которая когда-то чуть не отправила его хлебать Донские волны, он тоже не мог.

Чем-чем, а хитростью господь Илюху не обидел. Враз сообразив, что настроен Княжич решительно и появление в станице есаула, снискавшего себе громкую воинскую славу, не сулит разбойничкам ничего хорошего, он криво усмехнулся и печально вымолвил:

– Вижу, ты совсем не изменился. Все такой же гордый да за веру православную радеющий. Не зря в народе говорится, горбатого могила исправит. Только жизнь-то, Ваня, у каждого своя. О вере спорить не берусь. Тут тебя Герасим так подковал, что равного на всем Дону не сыщешь, но о Родине скажу. Таким, как я, вольным воинам, родства не помнящим, где хорошо, там и Родина.

Продолжить разговор в подобном духе значило затеять свару. Несмотря на вспыльчивый нрав, ссориться без веских на то причин Ивану было несвойственно.

«А тебя, сморчка брюхатого, даже смерть, пожалуй, не изменит. И в аду среди чертей раздоры станешь сеять. Твое счастье, что назавтра уезжаю, времени нет валандаться с тобой», – подумал он, но вслух сказал, обращаясь больше не к Рябому, а своим товарищам:

– Я-то думал, у нас у всех одна Родина – Святая Русь, да, видать, покуда мы со шляхтой воевали, в станице басурмане завелись.

Расценив его слова, как новую насмешку над своим гаремом, Илюха засопел, однако ничего не ответил, памятуя, как скор и беспощаден есаул на расправу с ему подобными.

Иван тем временем направился к столу. Здороваясь с Лукой и дедом Матвеем, он спросил:

– Что-то поредела ваша стая, казачки-разбойнички? А где Барбоша, где Никита Пан?

– Так они же с Ермаком да дружком твоим, Ванькой Кольцо, на край света подались, – пояснил Лиходей.

– Ага, как прознали, что ты их по приказу Грозногоцаря казнить идешь, так и приударили, куда глаза глядят. Видать, другую Родину, поласковее этой, искать отправились, – ехидно встрял Безродный.

Собачиться со столь дряхлым стариком Ванька счел неуместным. Дед Матвей тоже смилостивился. Окинув Княжича по-молодому ясным взором, он строго, но уже без злобы, распорядился:

– Садись за стол, рассказывай, как с панами дрались.

На этом перебранка, казалось бы, закончилась. Царевы волки и вольные разбойнички, дружно сев за стол, принялись истреблять щедро выставленное хозяином угощение. Хмельное зелье, как всегда, незамедлительно исполнило свое предназначение. Не прошло и часа, как Лунь уже сидел в обнимку с Лиходеем, борода которого и впрямь была попорчена цепкой Андрюхиной рукой.

– Гуляй, казаки, один раз живем, – неожиданно воскликнул еще совсем не пьяный Разгуляй. Лихой хорунжий был известен тем, что сколь ни пил, а пил Митяй довольно часто и помногу, никогда не пропивал ума и крепко держался на ногах.

Выйдя на середину ханской юрты, он выхватил клинок:

– Уважь, полковник, сплясать хочу, поддержи порыв души казачьей, неприкаянной.

Погруженный в навеянную хмелем грусть, Княжич встрепенулся. После недолгих колебаний Иван решительно взмахнул рукой, где, мол, наша не пропадала. Встав напротив Разгуляя, есаул притопнул сапогом, как бы пробуя на прочность земную твердь. Как только Лиходей ударил в бубен, Митька с Ванькою пустились в пляс.

Это был не какой-нибудь пьяный кураж, а, скорей, воинственный языческий танец. Не на шутку размахивая клинками, так, что сотоварищу, уклоняясь от удара, приходилось чуть ли не стелиться над землей иль наоборот, подпрыгивать едва не выше собственного роста, казаки то сшибались грудью, то разбегались и, пройдя по кругу вприсядку, становились спина к спине, отражая беснующимися в их руках стальными змеями нападки воображаемых врагов.

Враз притихшим от такого зрелища станичникам оставалось лишь одно: удивляться, как хорунжий с есаулом умудряются не отрубить друг другу голову иль руку.

Продолжалась эта вакханалия не меньше получаса. Первым не выдержал Митяй. В очередной раз прыгнув, он оступился и со всего маха сел на задницу.

– Опять твоя взяла, – разочарованно промолвил Митька.

– Не печалься, каждому свое. Ты зато вино хлебать горазд, – успокоил его Иван, подавая руку и помогая встать. Лишь теперь станичники заметили, что дышит Княжич ровно, а на его припухшем с похмелья лице нет ни единой капли пота.

«Может, он и впрямь заговоренный?» – приуныл Рябой, наливая ненавистному гостю полный кубок. Ванька по привычке на одном дыхании осушил его и направился на свое почетное место, возле старца Матвея.

– Горазд, горазд ты парень сабелькой махать, не хуже, чем я в молодости, – одобрительно изрек Безродный, потрепав Ивана по плечу. Есаул довольно улыбнулся, но тут же помрачнел, услышав за спиной исполненный притворным уважением голос Рябого:

– А ему при нынешнем-то звании иначе нельзя.

Обернувшись, Иван заметил, что немигающий, змеиный взгляд Илюхи устремлен не на него, а на сиротливо сидящего в конце стола злобного отрока.

– О каких таких званиях речь ведешь? – спросил он с угрозой. Не слишком стойкий на вино вожак хоперцев уже немного захмелел, и любое недоброе слово теперь могло повергнуть его в ярость. Твердо памятуя, с кем имеет дело, хитрый злыдень отступил на шаг и испуганно ответил:

– О твоих, Ванюша, о твоих. Ты же первый на Дону, кого не выбрали, а Грозный-царь назначил атаманом. Вот я и пытаюсь узнать, как нами, разбойными казаками, царский воевода править будет. Согласись, такое дело для всех нас непривычное.

– Тобою править – себя не уважать, – хотел сказать Иван, но, поймав уже не злобный, а, скорей, отчаянный взгляд юнца, строго заявил: – Видать, попутал с кем-то ты меня. Я не воевода и даже не атаман, я всего лишь первый есаул Хоперского полка и тем горжусь. А за властью, от тебя в отличие, не гнался никогда. Она ко мне всегда сама приходила из рук погибших атаманов или из неверных лап предателей, которые ее вместе с честью да совестью бросали. Распоряжаться ж казаками, коль придется, намерен, как обычно, по совести.