Потерявшая имя - Анатолий Ковалев Страница 27

— В последний раз тебя спрашиваю, — угрожающе прошипел он, — пойдешь со мной под венец или нет?

— Опять вы за свое, дядюшка! — с досадой воскликнула она, не заметив, как изменился его тон и каким колючим стал взгляд. — Ведь это просто дико! И охота вам быть посмешищем всей Москвы?

— Прикуси-ка язычок, моя милая!

Князь стиснул руку Елены выше локтя и силой усадил в кресло, так что та даже вскрикнула — больше от неожиданности, чем от боли.

— У меня нет времени на уговоры, да и ты, как я вижу, доброго обращения не ценишь. Вот тебе мое последнее слово — сейчас мы выйдем к гостям и объявим о нашей помолвке.

— Никогда этому не бывать! — Елена в сердцах ударила кулаком по подлокотнику кресла, разом вспыхнув. — Яне желаю этого и уже помолвлена, наконец!

— Забудь о графе Шувалове, — снисходительно ухмыльнулся Илья Романович, — ему сейчас не до женитьбы. Ты ему уже без надобности.

— Я запрещаю говорить о нем в подобном тоне, вы, старый негодяй! — закричала девушка, уже теряя голову от гнева. — Эжен всегда был хозяином своего слова! И он в отличие от вас не способен на низкие поступки!

— Хорошо, не будем о Шувалове, — ничуть не обидевшись на «старого негодяя», согласился князь. — Нам и без него есть о чем поговорить с глазу на глаз, пока гости веселятся.

Он уселся в кресло напротив, закинув ногу на ногу, вынул из кармана золотую табакерку, отобранную когда-то у разбойников, и, глубоко втянув ноздрей табак, начал:

— Да будет тебе известно, любезная племянница, что на будущей неделе я вступаю в права наследства… твоего то бишь наследства…

Тут Илья Романович не выдержал, разразился громким чихом и полез в карман за носовым платком.

— Что за вздор вы несете? — брезгливо поморщилась Елена.

— Это не вздор, а сущая правда. Ведь тебя на самом деле нет. — Князь встряхнул платок и шумно высморкался. — Ты сгорела вместе со своими родителями, как это ни прискорбно, и честь по чести похоронена в Новодевичьем монастыре. Сегодня утром ты сама могла в этом убедиться.

— Но… — попыталась было возразить Елена, однако спазм, перехвативший горло, не дал ей договорить. На миг у нее появилось подозрение, что перед нею опасный сумасшедший. Тогда все объяснялось — и нелепое предложение руки и сердца, и грубость, проявленная им в последние минуты. Девушка замерла, боясь шевельнуться.

— Тебя нет, Аленушка, — обратился князь к ней ласково, по-родственному, погладив ее дрожащую руку, которая только что так неистово ударила кулаком по подлокотнику кресла, — и только в моей власти сделать так, чтобы ты снова появилась. Сиротка, пригретая на груди у любимого дядюшки… Какая бы это была идиллия! — вдохновенно произнес он и даже облизнул тонкие губы, словно попробовав что-то очень сладкое. — Я, как благородный человек, предлагаю тебе единственный выход из сей запутанной ситуации. Другой бы на моем месте даже не посмотрел в твою сторону! Право, довольно на этом свете живых девиц, чтобы еще воскрешать мертвых!

— И вы смеете говорить о благородстве? — возмутилась Елена, выйдя из оцепенения. Белозерский уже не казался ей безумным, и теперь, начиная проникать в его замысел, она возненавидела его по-настоящему. — Вы что же, собираетесь меня ограбить на глазах у всей Москвы?

— Ты, видать, настолько глупа, что все еще не можешь оценить моего предложения! Не тебе бы отказывать, бедная ты моя! — вздохнул князь, изобразив на лице сочувствие. — Когда поймешь, что натворила, поздно будет. Посмотри, какое я тебе свил гнездышко! Во сто крат краше прежнего! Кому же тут и жить, кому песенки чирикать да меня, бедного вдовца, веселить, как не тебе, пташечка? — Он фамильярно подмигнул, словно предлагая Елене поддержать шуточку. — Ты вот меня подлецом величаешь, а того в расчет не берешь, что я мог на те же самые денежки сперва восстановить свой сгоревший дом на Пречистенке. Вот тогда бы ты имела право в меня пальцем ткнуть, кричать: «Грабеж!», тянуть к мировому… Да разве этак я сделал-то? Разве не твой домок сперва отстроил? Где же благодарность, я спрашиваю? Справедливость где? Ты же волком на меня смотришь, гляди — не укуси, сделай милость!

Глаза Елены округлились, губы задрожали от гнева. До нее дошел наконец смысл «безумных» дядюшкиных речей.

— Так вы восстановили дом и приобрели всю эту роскошь на деньги моего батюшки? На мои деньги?! Без спросу?!

— А на чьи же еще деньги я мог это сделать, душа моя? Свои-то капиталы я давно профукал.

Рассмеявшись, князь снова втянул ноздрей табак и чихнул так оглушительно, что на туалетном столике задребезжали склянки с помадами и духами.

Елена не находила слов, задыхаясь от возмущения, а дядюшка, ничуть не смущаясь ее яростными взглядами, вдохновенно продолжал:

— Мне теперь, пташечка моя, отступать некуда, да коли рассудить, то и незачем. Видать, так Богу было угодно, чтобы деньги твоего отца оказались в надежных, сильных руках. — Он простер к девушке руки с растопыренными узловатыми пальцами, словно предлагая ими полюбоваться, и та невольно отпрянула. — Ну, посуди сама, что бы ты стала делать с этакой страшной суммой? Доверилась бы какому-нибудь смазливому вертопраху, а он бы в два счета пустил тебя по миру. Каких только злодеев на свете не бывает! Иные сироту до нитки оберут, глазом не моргнешь…

Илья Романович так увлекся собственным красноречием и ролью доброго наставника, что не заметил, как переступил грань разумного и понес ахинею.

— Да разве Евгений похож на вертопраха? — высокомерно возразила девушка, стараясь сохранять присутствие духа. — Или матушка его, графиня Прасковья Игнатьевна — злодейка?! Им бы я доверилась в первую очередь, и состояние мое только бы приумножилось. А как вы распорядились моими деньгами, я уже видела! Эта ненужная роскошь, эта пыль в глаза — что за вульгарное мотовство! Мои предки не для того наживали, чтобы вы тратили, да еще на пустяки! Батюшка мой Денис Иванович позволял себе единственную прихоть — собирание редкостных книг, вы же…

— У каждого свои сердечные склонности, душа моя, и молода ты еще мне морали читать! — заключил Белозерский, пряча табакерку и вынимая из другого кармана золотые часы с музыкой, приобретенные на днях у бельгийца-антиквария. — Однако пора идти к гостям, объявить им о нашей помолвке. Ты готова?

— Вы так и не поняли меня, — угрожающе тихо сказала юная графиня. — Я не шутила, когда назвала вас негодяем, и никогда не буду готова назваться вашей женой.

— Нет иного выхода, милая моя.

— Это у вас нет, а у меня есть…

И князь почувствовал в этих негромко сказанных словах такую ненависть к своей персоне, что ему на миг стало зябко, словно он вдруг очутился в подземелье среди крыс и пауков. Это был вызов, который он не мог не принять, потому что на карту были поставлены его репутация, свобода, наконец, даже его жизнь и благополучие детей. Илья Романович по обыкновению повел носом, нахмурился и, не сказав более ни слова, вышел из комнаты, оставив дверь отворенной.