Таежный гамбит - Юрий Достовалов Страница 26

Кандауров не погиб. Штык вошел меж ребер, не задев сердца. Его, потерявшего много крови, доставили в хабаровскую ЧК. С неделю его выхаживали, а потом принялись за дело.

… Когда Кандауров впервые пришел в себя, он увидел темный низкий каменный свод с пятнами плесени. Он лежал на сыром полу, накрытый рваной шинелью. Судя по узкому лучику света в потолке, был день. Кандауров попробовал повернуть голову, чтобы осмотреться, но вновь потерял сознание.

Снова очнулся, когда его приподняли двое и понесли куда-то. Рана нещадно ныла, сквозь грязные бинты на груди проступали пятна крови.

— Куда? — простонал Кандауров, пытаясь оглянуться. Снова адская боль, снова беспамятство…

— Кто таков, братец? — резкий голос вернул его из забытья.

На этот раз в помещении было тепло. Кандауров лежал на деревянных носилках, поставленных на четыре табурета. На стуле перед ним сидел розовощекий полный человек во френче с портупеей.

— Где я? — опять простонал Кандауров.

— На допросе, мил человек, в Чрезвычайной комиссии, — ласково так ответил розовощекий.

Кандауров знал о чека лишь понаслышке, но даже то, что слышал, заставляло волосы на его голове вставать дыбом, а сердце — упадать куда-то вглубь. Знал он и о тех пытках, которые уготовили чекисты неугодным.

Не знал лишь тонкостей — того, например, что каждый регион страны, особенно в первый период всероссийской междоусобицы, имел свои специфические черты в сфере проявления зверств. Одним словом — каждая ЧК имела свою «специальность». В Харькове, например, практиковали скальпирование и снимание «перчаток» с кистей рук. В Воронеже пытаемых сажали голыми в бочки, утыканные гвоздями, и в них катали. В Самаре на лбу выжигали пятиугольную звезду; священникам надевали на голову венок из колючей проволоки. В Царицыне и Камышине пилили кости. В Полтаве и Кременчуге всех священников сажали на кол…

Кандауров понял, что эта встреча с чекистами может оказаться для него роковой. Он еще с детства был научен стойкости дедом-старообрядцем, у которого рос, будучи сиротой. Бывало, старик принуждал подростка неделями таскать на голом теле жесткую рогожу и при этом не роптать. Или есть лишь коренья да ягоды и запивать родниковой водицей. Поэтому теперь преисполнился терпения, как учил дед, и приготовился твердо вынести все испытания.

«Пусть допрашивают, лишь бы не пытали», — думал Кандауров. По наивности не ведал того, что так в ЧК не бывает.

— Итак, сударик вы мой, ваше имя? — настаивал розовощекий.

— К чему вам имя мое? Кончайте, да и все тут, — устало ответил Кандауров и закрыл глаза.

— Э, нет, голубчик, глазки закрывать здесь не принято. Изволь глядеть! — следователь подскочил к носилкам и жесткими пальцами стал хлестать Кандаурова по щекам — не сильно, но чувствительно. — Говори, сволочь!

— Общество у нас свободное, каждый может свои взгляды проповедовать, — заладил Кандауров однажды придуманное. — Анархист я, свободный, значит, человек.

— Анархист, говоришь? — посуровел розовощекий. — Твои дружки в тылу Советов, в Сибири, мятеж подняли, нож вонзили в спину молодой республики? А ты — свободы захотел?!

— К тем мятежам я непричастный. Я мирный анархист… — твердил свое казак.

— Мирный?! И в людей стрелять тоже мирный? Откуда оружие? Ну? — и розовощекий занес пухленький кулачок над лицом Кандаурова.

— Ты полегче, господин. Моя бы воля, я бы тебе кулак-то показал… Настоящий, анархический.

— Анархический! — передразнил следователь. — Да какой ты к дьяволу анархист? На твоей вон харе родословная казачья расписалась двести лет назад! Ладно, подумай до вечера, может, смекнешь, что и как лучше будет для тебя. Унести! — крикнул он в дверь.

Вошли двое, подняли носилки и вынесли Кандаурова — снова в ту же полусырую камеру, на студеный пол. На этот раз в камере оказался еще один человек — тщедушный пожилой господин в потрепанном костюме — по виду профессор или бухгалтер.

— Имею честь представиться. Завьялов, Петр Самсонович. Коллежский регистратор ^[22].

Для Кандаурова это было равнозначно разве что войсковому старшине ^[23], никак не меньше.

— Кандауров, — промолвил Кандауров, понимая, что это теперь все равно. Главное было то, что Мизинов с Чижом спаслись — он это знал. Остальное — в руце Божией.

— Вы кто? Казак?

— Анархист.

— Полноте, батенька, какой вы анархист? Такой же, как я — артиллерист, — и Завьялов мелко, воровато захихикал.

Кандауров молчал. Хотелось спать, гудела рана. Он пробовал повернуть голову — получилось с трудом. Завьялов заметил, услужливо подошел и поправил голову на подушке.

— Удобнее?

— Да, благодарствуйте, ваше благородие.

— Ну вот, а говорите — анархист! Да разве для анархиста существуют чины и титулования? Вот вы и проговорились, батенька…

— Ну и проговорился, ну и что? — огрызнулся Кандауров и закрыл глаза.

— Напрасно вы так, батенька, — не отставал Завьялов. — Если вы будете молчать, вы умрете страшной смертью. В ЧК это умеют… Знаете, например, мне рассказывал один выживший, про такие пытки и истязания. Ну, например, широко применяются средства физического и психического воздействия. Следующим, изволите видеть, образом. Жертву растягивают на полу застенка. Двое ражих чекистов тянут за голову, двое за плечи, растягивая таким образом мускулы шеи, по которой в это время пятый чекист бьет тупым железным орудием, ну, к примеру, рукояткой нагана или браунинга. Шея вздувается, изо рта и носа идет кровь. Жертва терпит невероятные страдания… Как вам?..