Примкнуть штыки! - Сергей Михеенков Страница 25

– Понял, товарищ старший сержант, не перепутаю.

– Гляди у меня. А то высунешься под пулю снайпера. Ночью они обязательно подойдут. Замаскируются. Утром начнут охоту. – И, выдержав небольшую паузу, сказал: – Ну и несёт же от тебя, Денисенко!

– Вы же сами сказали, организм у меня такой, – вздохнул Денисенко.

– А может, ты придуриваешься? А, Денисенко? Немца вон какого завалил! И как ты с такой болезнью в училище попал?

– Раньше у меня такого не было, – тихо признался курсант и снова вздохнул. – Я и сам не могу понять, что со мной такое. А немец сегодняшний… Он, товарищ старший сержант, так перед глазами и стоит. Пробовал уснуть – не могу. «Муттер, муттер…» Это ж он, товарищ старший сержант, мамку звал. Перед смертью. А видели, как Петьке весь бок разворотило? Разрывной пулей. Тоже мамку звал, пока не помер.

В траншее справа наступила тишина. Денисенко выговорился и теперь молчал. Не откликался и помкомвзвода. Только в другой стороне, где травил очередную байку сержант Смирнов, слышались приглушённые голоса и придавленный смех.

– Слышь, Денисенко, – вдруг отозвался помкомвзвода. – Ты об этом не думай. Мамку он звал… Чтоб у той суки, какая их, таких, нарожала, вымя отсохло. – И погодя сказал: – Хочешь, я тебе запасные кальсоны дам? У меня два комплекта. Прихватил. Думал, что и нас без шинелей отправят. Пришлось бы сегодня германа раздевать. Третий взвод вон весь в немецких шинелях… Приоделись… А, Денисенко? Тёплые, сухие.

– Не надо, товарищ старший сержант. Уже всё высохло. Правда.

– Ну, гляди. – И вдруг спросил: – Ты сколько патронов сегодня израсходовал?

– Стрелял я, товарищ старший сержант. Много стрелял. Подсумки лёгкие стали.

– Ну? Сколько же выстрелил?

Денисенко завозился, загремел чем-то на дне окопа.

– Две обоймы.

– Стрелял… Мало ты стрелял, Денисенко. Завтра, если пойдём, пали больше. Молоти в его сторону, если даже прицелиться нет возможности. А пуля, что ж… Она, если полетела, то цель найдёт. Понял, Денисенко?

– Так точно, понял.

– Ну, вот и добро. Пали в их сторону. Пускай они, суки, штаны мочат от твоей пальбы! Патронов у старшины возьми побольше. Патроны лишними не бывают. Это, учти, от твоей болезни тоже помогает.

– Правда?

– Ну конечно!

Снова наступила тишина. И погодя Денисенко тихо, почти шёпотом, спросил:

– А что, товарищ старший сержант, завтра опять в атаку пойдём?

– Будет приказ, так и пойдём. А ты как думал? Война закончилась? Думаешь, немца завалил, так они все и разбежались? – И погодя усмехнулся одобрительно: – А завалил ты его здорово! Правильно действовал! Храбро! Молодец!

Дождь совсем прекратился. И вроде как захолодало. Потянуло ветерком. И холод стал проникать в окоп, забираться под шинель, в рукава и за воротник. Нет, спать нельзя. Подползут, навалятся и прикончат всех кинжалами и штыками. И Воронцов решил перебраться к Смирнову, к соседям, в третье отделение. Там, похоже, было теплее. Там не спали.

Двое курсантов лежали на дне траншеи и всхлипывали, давясь от смеха. Воронцов едва не наступил на них. Другие сидели на корточках, уронив головы между колен, или стояли, привалившись к стенкам траншеи. Оружия из рук курсанты не выпускали. В нишах, аккуратно вырезанных сапёрными лопатками под брустверами, лежали гранаты и запасные магазины. Там же стояли прикрытые касками котелки.

– Ну, чего ржёте, третье отделение? Взвод демаскируете.

– А ты, сержант, почему своё отделение бросил? Ботвинский узнает, будет тебе…

– Ладно, отставить. Садись, Сань, мы гостей не прогоняем, – сказал Смирнов.

Командир третьего отделения сержант Смирнов сидел на ящике из-под гранат и курил длинную папиросу. У него был такой вид, как будто он находился не в траншее, а в шикарном ресторане. Папироса была только-только раскурена. Такие курсанты приносили из увольнения, куда случалось вырваться из расположения военного лагеря и побывать в Серпухове у родни или подружек. Тусклый медный огонёк папиросы озарял нос и вздёрнутую верхнюю губу Смирнова. Лицо его сияло сдержанной улыбкой триумфатора.

– Смирнов, гад ты этакий, расскажи ещё что-нибудь! – умолял его курсант, сидевший напротив; он всхлипывал и хрюкал от смеха, утирал рукавом шинели слёзы. – Пускай второе отделение послушает.

– Давай, Стёпа. Давай, командир. Тисни роман, как говорят блатные. Посмотри, маэстро, на публику – народ ликует и рукоплещет. А? Или уже всё? Пуста коробочка?

Сержант Смирнов затянулся ещё несколько раз, блаженно пуская вверх струйку сизого дыма, выдержал паузу, очевидно, необходимую для перехода к новому сюжету, уверенно дёрнул бровями и сказал:

– Сперва гонорарий.

– Сколько?

– Как договаривались, три штуки.

– Ого!

– Давай, давай. Искусство требует…

Курсанты нетерпеливо зашевелились, задвигались. И вскоре передали сержанту три папиросы. Тот вытащил из полевой кирзовой сумки картонную коробку «Казбека» и бережно сложил туда свой «гонорарий». Затянулся задумчиво, осветил медным тусклым огоньком вздёрнутую губу, захлопнул коробку «Казбека», как захлопывают перед любопытствующими шкатулку с драгоценностями.

– Эх, сержант, узнает политрук или ротный, влетит тебе по полной программе!

– У нас в отделении доносчиков нет. Или я ошибаюсь?

Все молчали.

– Ну, вот, слушайте, оболтусы. Было, значит, дело…

Курсанты замерли. В траншее установилась такая тишина, что слышнее стали раскаты дальней артиллерийской канонады к северу от шоссе. И все они какое-то время слушали её гул и рокот, будто пытаясь понять, что же всё это означает. На западе же, куда уходила, перебираясь в темноте через мост, Варшавка, всё было тихо. Молчали, затаившись где-то там, за Изверью, и боевые охранения.

– Была-жила молодая барыня, – приступил к обещанной теме сержант Смирнов. – Много перебывало у неё лакеев, и все они казались ей похабниками, и она прогоняла их от себя. А барыня богатая, и не сказать, чтобы жадная. Вот один молодец и сказал: «Дай-ка я пойду к ней наймусь!» Звали его, как и курсанта Гурьева, Иваном. Иван – крестьянский сын. Гурьев! Ты ведь у нас тоже парень деревенский? Гурьев, ты где?

– Здесь я, товарищ сержант. – И в углу траншеи привстал с соломы рослый курсант.

– Ну, вот такой же, как ты Гурьев, и тот Иван был. И вот пришёл он наниматься. «Смотри, голубчик, – говорит барыня, – я не пожалею денег, только с тем условием, чтобы бы ты не говорил ничего похабного». – «Как можно говорить похабное!» – отвечает он ей. В одно время поехала барыня в своё имение. Взяла с собой и Ивана. Как же без слуги в деревне? Подъезжают они к имению. Барыня смотрит: ходит стадо свиней и один боров…